По волнам моей памяти. Мастеричка!
Здравствуйте, дорогие наши посетители!
Публикуем замечательный рассказ Татьяны Якутиной, под названием: Мастеричка!
Это продолжение интересной и занимательной повести: Чем пахнет детство
По волнам моей памяти. Мастеричка!
(Автор – Татьяна Якутина, г. Кодинск)
Было у моей бабы Нади несколько задушевных подруг, общением с которыми она безмерно дорожила. Помимо упоминавшихся уже тёти Паны и бабы Марфы к числу наиболее уважаемых ею мастериц и рукодельниц, или «мастеричек», как ласково говорила она, принадлежала баба Тася Корнакова.
Дед Егор и баба Тася жили довольно далеко от нас, за речкой. Раз или два в год бабушка и я выбирались к ним в гости, как правило, обудёнком, то есть на один день, хотя, бывало, и заночёвывали в гостях, если гостевание происходило зимой, когда рано темнеет и на улице морозно.
Бабуля загодя собирала в сумку своё угощение – пряники и печенюшки на жирной деревенской сметане (пышные, толстые румяные деревенские стряпушки) или же вкуснющие булочки, размером с две мои ладони.
Хозяева ждали нас, готовили к приходу гостей отменное угощение. Если встреча происходила летом, дед Егор и баба Тася, поджидая нас, сидели на лавочке у дома под черёмухой. После традиционных объятий и троекратного целования в щёчку шли в избу. Дом у Корнаковых был большой и просторный, посреди него стояла величавая, как баржа, русская печка, разделявшая всю жилплощадь на три неравные части: горницу (или залу, как говорили у нас), спальню и кухню.
В правом углу светлой залы на комоде стоял чёрно-белый телевизор, на стене красовался большой туркменский ковёр, а вот полы были застланы новенькими домоткаными половичками – холстинками. Бабитасины холстинки славились на всю округу. «Кака же ты мастеровита-то, Таисья! – восхищалась бабуля. – Ну до чо ж у тя руки-то золоты, растут, откуль надо! Ох, и мастеричка, ох, и мастеричка-то ты. Баа-льшой талан тебе Господь Бог дал! Ба-альшой!»
Довольная баба Тася торопилась к огромному сундуку, поднимала крышку, вынимала новые, еще ни разу не постланные изделия. Половички её (один из которых до сих пор у меня хранится) были тканы на сделанном дедом Егором широком ткацком станке. Дранки (сырьё для ткачества) готовила баба Тася тщательно, красила анилиновыми красителями в большом чане во дворе под навесом, сушила в тени, чтоб не выгорали. Половички сияли всеми цветами радуги: тёмно-синие широкие полоски чередовались с бордовыми, зелёными, розовыми, коричневыми, сиреневыми и вишнёвыми. Для зимних половичков в эту яркую цветовую палитру вставляли ещё и маркие (то есть те, которые мажутся) белые полоски. В летних половиках белого цвета не было.
К древнему ремеслу, без которого не мыслили себя деревенские женщины, с малых лет приучила она свою внучку Валечку, которая была младше меня года на три или четыре. (В возрасте 10 или 11 лет любимица стариков Корнаковых умерла от столбняка). Довольная и румяная от похвал в адрес её и бабушки Валечка, пышная, светловолосая и сероглазая, с длинной косой, скромненько мостилась на кушеточке у окна.
Бабушка искренне восторгалась новым просторным домом Корнаковых, светлой залой, букетами гераней, буйно цветущих в дырявых кастрюльках и железных банках из-под краски, обёрнутых белыми листами бумаги. «А иранки-то, иранки-то до чего ж хороши! Особливо вон та, кремовая!» – говорила она. «Дак, ить и у тя не хужей!» – отвечала баба Тася.
Кипятили чай в тульском самоваре, бывшем в конце 60-х большим дефицитом в нашей сибирской глубинке. Старушки и дед Егор садились к столу «пошвыркать чайку», а я с Валюшкой шла в её закуток поиграть с куклами. Вели мы себя смирно и тихо, не носились по дому, прерывая разговоры взрослых, не орали во всю глотку, как иные «оченно заполошные дети», каковых моя бабушка страшно не любила.
«Чо это у вас робёнок-то уросливый такой, пошто он никаво не понимат-то у вас?! – делала она замечания некоторым из своих знакомых бабулек. «Коли ты собирашься в гости, веди себя в людях прилично, сиди смирно, куда тя посодят, не реви как оглашенная, не выбегай с другими на улицу голоушей (то есть без платка или шапочки), не пей сыру воду, не грызи лёд!» – наставляла она меня перед гостями, то есть перед походом в гости.
Каюсь, грызть лёд я любила, за что мне неоднократно попадало полотенчиком по мягкому месту. Под «льдом» подразумевалось замороженное на зиму в кастрюльках молоко, которое после затвердевания слегка оттаивали, чтобы вынуть из посуды. Намороженное молоко складывали в кадушечки или большие кастрюли и выносили «на мороз», в холодные сенцы. На макушке такого молочного льда красовалось «мороженое нашего детства» – собравшиеся в диковинный завиток жирные и сладкие сливки. Вот их-то и любили ковырять украдкой ножичком, наверное, все дети, которых я знала.
После ковыряния и поедания льда, а также стеклянной от мороза брусники проявлялась у меня злополучная ангина. Конечно же, бабушка наказывала за подобное. Валюшка была смирной, нешкодливой, не манила пить ледяную воду из ковшика и есть лёд, и потому бабушка сидела почти не глядя на нас и не торопясь чаёвничала с бабой Тасей.
Дед Егор шёл управляться во двор со скотиной, а бабульки еще долго шушукались о чём-то своём, ведомом только им. Иной раз смеялись негромко, вспоминая молодость. «Золотые были всё ж-таки денёчки!» -, вздыхая, говорили они.
Баба Тася рассказывала, как долго не хотела выходить замуж, да тятя заставил: «Засиделась ты у нас, однако, Таська, в перестарках-то! Давно пора тя взамуж отдавать, я уж и жаниха-то те заприметил», – сказал он ей однажды. (А было «перестарке» всего-то 18 лет!).
«И кого это вы, тятя, заприметили-то?» – робко спросила она. «Да вон, Егорку Корнакова! Хаа-роший однако парнишка, смирной, забижать тя не будет!» – продолжал он. «Тятя, дак он не ндравитца мне, да и моложе он меня», – попыталась было возразить будущая невеста. «Ну, моложе не моложе, а будет по-моему, как я сказал! Пойдёшь, стало быть, за Егорку, а ежели вздумаешь ослушаться да самокруткой куда убежать, я те-е покажу, покудова раки-то зимуют. Я тя живо научу, как отца слушаться-то надо!» – отрубил он.
«И ведь, что ты подумашь, научил, – жаловалась она бабе Наде. – Отходил меня вожжами по спине да по заду, так что сидеть я не могла. А Егорке-то было всего шашнадцать годков, кавды нас просватали-то. Всё на заборе сидел в шинелишке какой-то долгопятой (длиннополой), соплями швыркал да на меня зыркал. « Стерпится – слюбится», – говорил тятя.
А ведь и взаправду, Надя, прожила я с Егоркой-то жизнь, как у Христа за пазушкой просидела. Ни разу руку на меня не поднял, ни разу дурой не назвал! Уважительной да смирной Егорка-то оказался, как тятя и говорил. Как в воду глядел, родитель-то мой. Царствие ему небесное», – перекрестилась она.
«Так вот и не ведашь, где счастье-то своё найдёшь», – дружно соглашались подруги.
После задушевного разговора старушки шли во двор – посмотреть, что да как в огороде растёт, какие георгины красивые под окнами цветут в палисаднике со стороны улицы.
Провожать нас после чаёвничанья и гостеванья выходили за калитку. На прощанье опустевшая бабина сумка заполнялась ответным хозяйским угощением – стряпнёй бабы Таси. «Ох, и каки же у тя, Тася, постряпушки-то! Каки постряпушки!» – покачивая головой, снова удивлялась баба Надя.
А ведь и правда, стряпня у бабы Таси всегда была превосходной. Булочки янтарно-золотистого цвета, завитые в косы или скрученные каким-то замысловатым узором, какого моя бабушка не плела. И не потому, что не умела – были у неё булочки своей формы, не хуже бабитасиных. Но почему-то именно Таисьина стряпня вызывала у моей бабушки неизменное восхищение.
«Мастеричка ты, Тася, мастеричка!» – повторяла на прощание она. Приглашала подругу в гости, но из-за дальнего пути и больных ног та бывала у нас нечасто. «Приходите к нам ещё!» – кричала мне издалека Валюшка.
Много воды утекло с тех пор, а дивное мастерство бабы Таси и её внучки помнятся мне до сих пор.
Читайте также другие рассказы автора:
По волнам моей памяти. Чем пахнет детство
<< На главную страницу Непридуманные истории >>