“ВСТРЕЧА Том-II”. ВЫСШАЯ МЕРА. Баллады. 2-я часть
Здравствуйте, дорогие посетители православного сайта Семья и Вера”!
Опубликовываем 2-ю часть баллад российского писателя и поэта монаха Варнавы (Санина), в которой автор затронул Архимеда, Клеопатру, а также воспел подвиг любящей матери!
ВЫСШАЯ МЕРА
(Баллады. 2-я часть)
Автор – монах Варнава (Санин)
НОЖ И МЕЧ
(Архимед)
Архимед был занят, как всегда —
Погружен в чертежную работу…
Вдруг архонты в дом: «Наш друг, беда!
Римский флот готовится к походу!»
А ученый — краном лишь живет,
Что поднять любые сможет грузы:
«Ну и что? Пускай себе плывет!» —
«Но ведь он пойдет на Сиракузы!
Это значит: рабство, кровь, грабеж…
Долго нам не выдержать осады!»
Архимед отставил свой чертеж
С видом сожаленья и досады.
Два архонта: первый был седым,
Знавший все подходы к Архимеду;
А второй — горячим, молодым,
То и дело портившим беседу.
«Без тебя, наш друг, — сказал седой, —
Сиракузы пропадут, как Троя!»
«Нужно, — быстро вставил молодой, —
Новое оружие для боя!»
Архимед поморщился: «Но я
Занимаюсь только мирным делом,
Чтоб дорога не была моя
Черною на этом свете белом!
Вот закон открыть я рад всегда,
Что-нибудь придумать и исправить…
А еще от тяжкого труда
Я мечтаю всех людей избавить!»
«Для чего?» — не понял молодой,
Пребывавший в крайнем нетерпенье.
И, как ни держал себя седой,
Даже он воскликнул в изумленье:
«А куда рабов тогда девать,
Если всюду технику поставить?» —
«Очень просто: всем свободу дать
И домой — счастливыми отправить!»
Архимед заулыбался так,
Словно сам отпущен был на волю.
Молодой архонт шепнул: «Чудак!»,
А седой: «Да пусть мечтает вволю!
Только пусть он сделает нам то,
Что проклятых римлян уничтожит.
Этого, кроме него, никто
(Зевс — свидетель!) на земле не сможет!
Мне плевать, кто прав, а кто не прав,
Главное нам одержать победу!..»
И седой архонт, себя прервав,
Громко обратился к Архимеду:
«Друг наш, вся надежда на тебя!
Если враг ворвется в Сиракузы,
Сам тогда невольником, скорбя,
На спине носить ты будешь грузы!
Я прошу тебя: не есть, не спать,
И, на время позабыв законы,
Сделать что-то, чтоб не наступать,
А, как бы сказать… для обороны!»
«Коли так, чтобы спасти от бед
Земляков и прочие народы,
Я — согласен!» — молвил Архимед,
Бывший очень добрым от природы.
Уклоняясь от ненужных встреч
И живя, как лодка у причала,
Он уверен был, что даже меч
Был изобретен ножом сначала!
Архимед задумался на миг,
И умом, как птица ввысь взлетая,
Стал твердить с высот, что он достиг,
Прямо на ходу изобретая:
«Можно сжечь их корабли дотла,
Прямо в море — есть одна идея!
Но нужны большие зеркала!» —
«Изготовим, бронзы не жалея!» —
«Если же, оправившись от ран,
Им удастся к берегу пробиться,
Думаю, что тут подъемный кран,
Нам, архонты, может пригодиться!»
«Ну при чем тут кран и зеркала?!
Римляне — храбры, наглы, умелы! —
Крикнул молодой. — Как факела,
Против них придумать нужно стрелы!»
«Подожди! — сказал ему седой. —
Мы с тобой дрова пилою рубим.
Архимед — ученый с головой.
Как он скажет, так мы и поступим!»
Завертелся дел водоворот…
И когда надменно и сурово
Показался в море римский флот,
К обороне все было готово.
Корабли ломали, били, жгли…
Но враги в тот раз сильнее были:
К Сиракузам все же подошли
И тараном брешь в стене пробили.
Полилась по Сиракузам кровь…
Потянулись пленных вереницы…
Римский полководец, хмуря бровь,
Изучил отчетные страницы,
Оглядел чужой, роскошный зал
И за омраченную победу
Двум легионерам приказал
Отомстить, не медля — Архимеду!
Эти воины уже не раз
Рвением по службе отличались
И теперь, чтоб выполнить приказ,
Грохоча калигами, помчались…
Гладиус — когда-то мирный нож —
Взмыл и был обрушен с нетерпеньем
На ученого и на чертеж,
С новым — для людей — изобретеньем…
И ушел великий Архимед,
Может, днем, а может, на рассвете, —
Только лишь остался белый след
На, увы, тогдашнем черном свете…
ПОДВИГ МАТЕРИ
О женщинах времен седой Эллады
(Как, впрочем, всех народов и племен)
Теперь бы мы узнать и больше рады,
Да не дошло от многих и имен…
Вот так, уже никто не скажет ныне,
Как звали ту, которая в слезах
Бежала к лекарю сказать о сыне,
Что умирает прямо на глазах.
Сердитый врач, моргающий спросонок,
Больного слушал, мял и, наконец,
Признался: «Зря спешили — твой ребенок,
Прости меня за правду, не жилец!»
«Как не жилец?! Да в нем все наше счастье!
И он у нас единственный, к тому ж…»
Врач только взглядом высказал участье
И взял монеты, что ему дал муж.
Мужчины вышли. Женщина осталась.
И напролет без устали, всю ночь
Она, забыв про сон и про усталость,
Пыталась сыну, как могла, помочь.
Сбивала жар, все тельце обтирая,
Давала взвар. И если бы смогла,
Не сомневаясь и не выбирая,
И сердце б на лекарство отдала!
В такой борьбе против недуга злого
Минуло восемь бесконечных дней.
Мать исхудала, и лица былого,
Как говорится, не было на ней…
Не ведая ни голода, ни жажды,
Она так рисковала и собой,
Что муж даже обмолвился однажды,
Мол, если что, мы молоды с тобой!..
Сказал и, сникнув под суровым взглядом,
Забросил все работы в мастерской
И сел с женой у колыбели рядом,
Над малышом, снедаемый тоской…
А тот горел, хрипел и задыхался:
Все тоньше становилась жизни нить.
Теперь уже отец, как мог, старался
Помочь ее хоть как-то сохранить…
Но сил его хватило лишь на сутки.
И вновь у колыбели мать одна
Боролась без конца за жизнь малютки,
Свою черпая, как родник, до дна!
Еще два дня и ночи миновали,
Как вдруг — о, радость! — кризис миновал,
И муж — жена уже смогла б едва ли —
Опять средь ночи лекаря позвал.
Сердитый врач, придя из уваженья,
Больного слушал, мял и, наконец,
Промолвил, не скрывая изумленья:
«Не понимаю как, но он — жилец!»
Малыш вдруг от щекотки засмеялся,
И старый врач, качая головой,
Уже без всяких лишних слов признался:
«Что мне сказать? Здоров ребенок твой!»
Не веря, мать на лекаря взглянула.
Но тот смущенно говорил всерьез,
Что его ночь, как видно, обманула,
Не замечая материнских слез:
«Да-да, осталось подлечить лишь малость!
Как имя хоть спасенного от бед?»
И только тут, почувствовав усталость,
Сказала мать чуть слышно: «Архимед!..»
РОКОВОЙ ПРОСЧЕТ
(Марк Антоний и Клеопатра)
Взглянул на Клеопатру Марк Антоний
И, возлежа на ложе перед ней,
В тумане из восточных благовоний
И ореоле от цветных огней,
Среди скульптур богов и Птолемеев,
Веками украшавших этот зал,
Размерами с амфитеатр ромеев,
Отпил глоток вина и вдруг сказал:
«Все! Надоело пить, есть, веселиться —
Уж стал ржаветь мой золотой венец!
Пришла пора, я думаю, царица,
За дело приниматься, наконец!»
Скрывая под улыбкою тревогу,
Спросила Клеопатра: «Для чего
Ты снова собираешься в дорогу,
Когда и здесь достаточно всего?»
«Мне тесен этот зал!» — «Построим шире!» —
«Да возведи его хоть сам Титан,
Он будет мал! Хочу господства в мире,
И у меня для этого есть план!»
Отставив кубок (значит, все серьезно —
Со вздохом Клеопатра поняла),
Антоний непоколебимо грозно
Ударил по мозаике стола:
«Ну сколько можно жить хмельным угаром,
У римской ойкумены на краю,
И содержать еще годами даром
Бесчисленную армию свою?»
Про Рим услышав, вздрогнула царица,
Ведь там — отлично помнила она, —
В почете продолжала находиться
Антониева бывшая жена!
Она с ней обошлась без церемоний:
Отбила мужа, родила детей.
И вот теперь — о, боги! — Марк Антоний,
Приехав в Рим, увидится и с ней,
По слухам, добродетельной, красивой,
Которую без памяти любил…
Но, к счастью, этот римлянин спесивый,
Как оказалось, занят был другим.
Он сел и прямо, с грубостью солдата,
Ей приказал: «Ответь мне на вопрос:
Ты о Мессии слышала когда-то?
Его зовут по-гречески — Христос!»
«Конечно! — Клеопатра просвещенной
Была во всем, не хуже мудрецов. —
Читала в книге я о Нем ученой
И слышала про это от жрецов!»
«Тех, что мои сандалии лизали,
Когда пришли к вам римские бойцы?
А что придет с Востока Он, сказали
Тебе бритоголовые льстецы?»
Изображая из себя ветию,
В уверенности, что непобедим,
Сказал Антоний: «Этого Мессию
Мы сами тем, кто ждет Его, дадим!
При помощи надежных легионов
Я всем царям велю убраться вон,
И вместо нескольких десятков тронов
Один-единственный поставлю трон!»
«Тогда, и впрямь, век золотой настанет…
Ты хорошо придумал: трон — один!
Но не пойму — а кто Мессией станет?»
«Как это кто? Да наш с тобою сын!»
«Но он, — царица ахнула, — ребенок!»
На что Антоний тут же возразил:
«Ребенок — кто не вылез из пеленок.
А тут надеть корону хватит сил!
Мой план, царица, мне внушен богами!
И — не желаю слышать ничего —
Я Марк Антоний, этими руками,
Мессией — силой сделаю его!»
Антоний без вина разгорячился:
«Восток без боя сдастся мне, когда
Узнает, что Мессия появился
На долгие счастливые года!
Пока войдет он в возраст, мы с тобою
Поцарствуем как следует теперь,
Да и потом обижены судьбою
И властью не останемся, поверь!»
Молчала Клеопатра, размышляя.
И римлянин, — характер уж таков! —
Не прибавляя и не умаляя,
Задал вопрос ей без обиняков:
«Ты хочешь стать царицею востока,
А после — и царицею цариц,
Чтоб пред тобой, как перед волей рока,
Все люди на земле упали ниц?»
Стараясь не такой, как есть, казаться,
Царица улыбнулась, как всегда,
И, как ей ни хотелось отказаться,
Подумала и прошептала: «Да…»
«Да. Да! Да!! Да!!!» — не в силах притворяться,
Добавила она, крича, в ответ.
И, чтобы больше ей не повторяться,
Сказала: «План отличный. Спора нет!»
«Тогда, — решил Антоний, — без оглядок
Всю армию свою в кратчайший срок
Я поднимаю, привожу в порядок
И вскоре выступаю на Восток!
А после разберусь с Октавианом!
Весь мир должна держать рука — одна!»
Он поделился с Клеопатрой планом
И залпом кубок осушил до дна.
За словом — дело: на Восток решимо
Пошел за легионом легион.
А после (это был позор для Рима!)
Пришли назад без славы и… знамен!
И вновь перед царицей Марк Антоний
Лежал на ложе, после тяжких дней,
В тумане из восточных благовоний
И ореоле от цветных огней.
Среди скульптур богов и Птолемеев,
Веками украшавших этот зал,
Размерами с амфитеатр ромеев,
Он, осушив кувшин вина, сказал:
«Я за словами прятаться не буду:
Не удалось мне покорить Восток.
Меня словно преследовал повсюду
Неумолимый, беспощадный рок!
Напрасно мной подкупленные люди,
Разъехавшись по многим городам,
Кричали громко о великом чуде —
Их даже не хотели слушать там!»
Смотрела на Антония царица
И, видя то, что это не обман,
Не уставала без конца дивиться:
«И почему? Такой хороший план…»
Уже не походивший на ветию,
Сказал Антоний: «Честно говоря,
Все дело в том, что ждут они — Мессию,
А не земного, смертного царя…»
Потом уже без грусти и печали
Подслащенная яствами с вином,
У них шла речь, и только лишь молчали
Они, как сговорившись, об одном:
Что, в результате, от провала плана
Антоний стал слабей в тот час, когда,
Как говорили все, Октавиана
Все ярче поднималась ввысь звезда;
Что армию разбитую — о, боги! —
Готовить нужно к будущей войне:
А это значит — новые налоги,
И новые волнения в стране…
И так они, ведя беседу мило,
Старались не касаться этих тем.
А дальше… дальше с ними было
То, что и так давно известно всем…
НА ЗАКАТЕ
У очага старик сидел.
За хижиной шумело море.
И думал он, устав от дел:
Какой удел его ждет вскоре?
Он — не герой, как Ахиллес
Или Геракл непобедимый, —
Простой матрос, чей интерес:
Чужой корабль и дом родимый!
Пока хватало средств и сил —
Во благо, как все полагали, —
Богам он жертвы приносил,
И те, как будто, помогали…
О! Сколько им мешков зерна
Ушло добром и по закону…
Он даже амфору вина
Однажды отдал Посейдону!
И что теперь? Кого из них
Просить о главном, интересно?
Старик вздохнул от дум таких:
Он знал, что это — бесполезно.
Гомер, Перикл и Мильтиад,
И Архимед — венец открытий,
И те ушли навечно в ад,
Где также Крез, Сократ и Фидий…
Всех ждет безжалостный аид —
Увы, не дивный сад с дворцами!..
Его унылый, мрачный вид
Давно описан мудрецами.
Творил ты зло или добро —
Всех ждут единые мученья.
Власть, золото и серебро, —
Ни для кого нет исключенья!
После любой земной судьбы:
Довольства или злых лишений —
Там бродят все, словно рабы,
Ни в чем не зная утешений.
Старик привстал при слове «раб»,
Качая головой уныло:
Давно уже забыть пора б
О том, что в молодости было.
Туда — нельзя! Того не сметь!
Оковы на ногах… чужбина…
И — чуть ослушаешься — плеть
Безжалостного господина!
Семь лет у изверга того
Он был, бежать пытаясь дважды,
Пока, в счастливый день, его
Земляк не выкупил однажды!
С тех пор рабов он не имел
И даже мыслить бессердечно
О рабстве больше не умел…
И вот теперь в него — навечно?!
За что? За то, что он страдал
И жить всегда старался честно?
Старик махнул рукой и встал:
Он знал, что спорить бесполезно.
Из жалкой хижины своей
Он подышать на берег вышел.
Жалея всех: себя, людей,
И даже то, что в рабстве выжил!..
За тонкой линией песка
Катились волны на просторе.
Его духовная тоска
Была безбрежнее, чем море,
Да что там он — весь белый свет
Терзался в поисках ответа.
Но где он, где такой ответ,
Чтоб мрак рассеялся от света?
С деревьев падала листва.
Стоял старик, искавший веры.
Кончался год. До рождества Христа
Еще был век бесплодной эры!..
“ВСТРЕЧА Том-II”. Баллады. 1-я часть
<< На главную страницу На рубрику монаха Варнавы >>