Рассказы о. Варнавы. Книга 1-я. Страница 11-я
Мир Вам, дорогие посетители православного сайта “Семья и Вера”!
К литературно-духовному прочтению предлагаем 11-ю страницу повествовательных рассказов известного российского писателя и поэта монаха Варнавы (Санина), в которых автор рассказывает о православных историях, которые отображают православный смысл земной жизни.
СВОЯ РУБАШКА
Всё готов был понять и даже принять (правда, как он сразу предупреждал ― со временем!) в православной вере Леонид Булатников, который в свои пятьдесят лет любил, чтобы его называли просто Ленькой.
Но только не это.
То, что Бог прощает на исповеди даже убийц.
― И вообще ― где справедливость? ― с вызовом вопрошал он. ― Согрешит человек. Сходит ― покается. И Бог простит его. Это я понимаю. Это все даже хорошо. Но ведь он опять идет, и снова делает то же самое. Я знаю много таких!
― А сами вы, ― спросил у него однажды, приехавший в деревню на похороны близкого родственника, спокойный такой, монах, ― хотели бы, чтобы Бог простил лично и вас?
― Ой, только давай будем на «ты» и называй меня лучше Ленькой! ― сразу предупредил Леонид.
И, поразмыслив, признался:
― Еще бы! Конечно! Как не хотеть?
Он вообще всегда отличался честностью и справедливостью.
А еще быстрой сообразительностью.
Почему с самодовольной усмешкой тут же сказал:
― Но для этого сначала нужно серьезно согрешить!
― А ты стало быть, Леонид, никогда не грешил? ― согласившись на первое предложение и решительно отказавшись от второго, уточнил монах.
― Ну, по крайней мере, не убивал!
― Допустим, хотя мы еще вернемся к этому! ― подчеркнуто временно согласился монах. ― Ну, а как, скажем, насчет того, чтобы ругаться матом? Случалось, хоть иногда?
― Почему это иногда? Постоянно! А что здесь такого? ― изумился Булатников. ― Все в нашем селе ругаются. Даже малые дети. Какой же в том грех?
― Ну, во-первых, у вас не село, а деревня, потому что в ней нет храма, ― поправил его монах. ― А, во-вторых…
И, видя, сколько народа собралось вокруг него, уже не столько Леониду, сколько всем принялся объяснять, что это грех и великой.
И, вот почему.
Мало того, что человек оскверняет себя ― свою душу и тело, всё окружающее пространство грязными, непотребными словами. Так ведь самое страшное ― он еще и оскорбляет ими Саму Пресвятую Богородицу. Которая, как хорошо известно из давней и современной истории, держит над миром Покров, умоляя Своего Сына ― Иисуса Христа смилостивиться, пощадить, погрязший в грехах, человеческий род. Дать ему еще время ― на покаяние! Страшно даже представить, что будет с нами, если Она хоть на миг опустит его… А ведь именно такое случается с теми, кто оскорбляет Ее. Такой человек сразу лишается спасительного заступления Божией Матери, и мгновенно становится игрушкой в руках бесов. Он жестоко мучается, невероятно страдает, сам даже не понимая, почему. И, в конце концов, погибает уже здесь, на земле и затем – навечно! Ты, Леонид, стало быть хочешь этого?
― Бр-рр! ― зябко передернул плечами Булатников. ― Нет, мне такого не надо!
― То есть, ты все же пошел бы на исповедь, чтобы Господь отпустил тебе этот (я уж не говорю о, как минимум, сотне других) ― грех? ― глядя ему прямо в глаза, уточнил монах.
― Ну да…
― А если опять сорвешься?
― Значит, снова пойду! ― забыв про свое непримиримое несогласие с тем, что Бог множество раз прощает одни и те же грехи, воскликнул Леонид. Ко всему прочему, он был еще и на редкость эмоциональным человеком. ― Не погибать же, как ты говоришь ― здесь и навечно!
― Вот тебе и ответ на твой давний вопрос. О, якобы, вопиющей несправедливости. А что же касается твоих слов про убийц… Ты что ― и правда уверен в том, что сам никогда никого не убивал?
― Да ты что?! ― снова взъерошился Леонид.
― Я ничего, ― спокойно возразил монах. ― А вот ты хорошенько подумай. И вспомни. Вот, к примеру, жена твоя аборты ― делала?
― Ну, допустим…
― И ты, стало быть, ни при чем?
― Почему это? Раз не возражал и даже порой настаивал ― значит, очень даже при чем!
― Вот видишь! А ведь аборт ― это самое настоящее убийство. Живого, в отличие от тебя, еще не крещенного и ни в чем неповинного человека. А не какого-то там ничего не понимающего и не чувствующего зародыша, как говорят об этом сами преступные, то есть, делающие аборты врачи. Но даже допустим, что не было в вашей семье ни одного аборта. Где гарантия, что ты не толкнул однажды ненароком локтем, пробиваясь без очереди, в автобус, какого-нибудь слабого, немощного человека. А у того развилась после этого злокачественная опухоль. Из-за чего его давно уже нет на свете?
Леонид подавленно молчал.
― Да что там автобус… ― наконец, вымолвил он. ― И почему ненароком? Я ведь и драться всегда любил. А кулаки у меня, что чугунные гири. И многих уже нет, кого я ими как следует, отходил. Откуда мне теперь знать, моя в том вина или нет?
― К счастью, и для таких случаев есть бесконечная Божия милость, ― ответил ему монах. ― На исповеди мы называем все отягощающие нашу совесть, а, значит, и душу, грехи. А есть такое таинство, называемое елеосвящением, или соборованием, в котором отпускаются грехи, совершенные нами по незнанию или неведению!
― Слушай, ― обрадовался Булатников, весь так и рванувшись к монаху. ― Так отпусти ты мне их прямо сейчас, а?
Но тот остудил его пыл.
― Отпускает грехи один только Бог! ― сказал он. ― И потом эти таинства ― исповеди и соборования ― может совершать только священник!
В первое же воскресенье после этой беседы Булатникова видели в храме на исповеди.
Потом, около его дома однажды около двух часов ― на таинство елеосвящения уходит никак не меньше времени ― стояла машина священника.
Так что не зря в народе говорят: своя рубашка ближе к телу.
А тут, к тому же, был, пожалуй, тот самый случай, когда она оказалась необычайно близкой и для души!
ДВЕ СУДЬБЫ
Встретились два человека.
В зале ожидания, на вокзале.
Случается же такое: больше тридцати лет не виделись.
А тут сели, в ожидании своих поездов на одну и ту же лавку.
Взглянули друг на друга.
И:
― Ты?
― Я!
― А это… ты?
― Ну, а кто же еще, по-твоему?
Вскочили.
Обнялись.
И потекла быстрая ― вот-вот должны были подать на посадку их поезда ― беседа.
Первый с упоением стал рассказывать о том, как удачно сложилась его жизнь. Доктор наук. У власти. Вице-губернатор одной из не самых маленьких областей. Состояние ― иной олигарх позавидует. Только зачем говорить о том всем? Мало кто знает об этом. Но тебе, как давнему детства можно… Что? Думаешь, почему, если такой богатый, тогда на поезде едет? Ответ прост. Охрана есть, только она за нами сейчас издалека наблюдает. А на самолете страшно летать. Тем более что тут не так уж и долго. В одноместном купе и не заметишь, как будешь на месте.
― А что разве бывают одноместные купе? ― удивился второй.
― Нет, но я, как всегда, занимаю два места! А ты?
― А я как всегда, в плацкарте.
― Что ― жизнь не сложилась?
― Да нет, скорее, наоборот. Жена, дети. Внуки… Скромный, но, чтобы не мучила совесть, труд. Все слава Богу. И слава Богу за всё!
― Да ты что?! Так жить по нынешним временам! И кому ― моему другу детства?! ― с искренним огорчением за второго воскликнул первый. И, прямо на ходу строя грандиозные планы, принялся предлагать: ― Слушай, а давай вместе с семьей перебирайся ко мне! Бросай в урну свой плацкартный билет, пересаживайся ко мне на второе свободное место. За женой и детьми ― я кортеж с мигалкой пошлю! Что на меня так смотришь? Я ведь и сам в этом заинтересован! Свой человек, да еще, такой порядочный, как я сразу же понял ― ты, в большом бизнесе, связанным ко всему прочему и с политикой ― это большая редкость. Ну, что молчишь? Поехали! Будет тебе квартира, машина… Я тебе одну из своих фирм подарю. Всё у тебя будет!
Второй улыбнулся.
И, уклоняясь от прямого ответа, спросил:
― А помнишь, как мы с тобой в детстве на поле взрослый старинный крестик нашли? Ты еще его тогда, как более сильный, себе присвоил. Сказал, что когда вырастешь ― обязательно будешь его носить!
― Это ты к чему? ― недоуменно взглянул на него, слегка сбитый с толку первый.
И тут уже второй прямо сказал:
― Надеюсь, ты теперь и правда его носишь?
― Зачем? ― в конец изумился первый. ― У меня и без того все есть! Пара вилл у заграничного моря, титул английского графа, а сколько квартир и машин в России ― я как-то давно уже не считал…
Он говорил, говорил…
Второй, куда более расстроенный за него, только вздыхал и слушал.
А я, оказавшись случайным свидетелем их встречи, время от времени посматривал на них.
И вспоминал мудрые слова из проповеди святителя-исповедника и великого врача Луки (Войно-Ясенецкого).
Которые прочитал давно.
Но запомнил на всю жизнь:
«Первые христиане того почитали несчастным, кто знает всё и не знает Бога. Того блаженным, кто знает Бога, хотя бы и не знал ничего другого».
Что можно добавить к этим мудрым словам?
Только одно.
Что не только судьбы двух старых друзей.
Но и их скорые поезда ― скоро пошли в противоположные стороны!
ПРЫЖОК В БЕЗДНУ
или
СЧАСТЛИВАЯ НЕУДАЧА
На утренней пятиминутке дежурный врач городской центральной больницы, сдавая свою смену, докладывал главному:
― Три экстренные операции за ночь. Две успешно, одна, увы, с летальным исходом. Два вызова в кардиологию. Ну, там ничего. Сделаны ЭКГ, все нормально. И еще ― один суицид.
― Самоубийство? У нас?!
― Нет, привезли по скорой! Девушка наглоталась таблеток…
― Так бы сразу и говорили! Милиция извещена? ― с облегчением выдохнув, на всякий случай, уточнил главный врач.
― Да-да, разумеется… ― кивнул сдававший смену.
Он устало потер пальцами висок ― и странное дело ― буквально за каких-нибудь два-три мгновения перед ним пронеслось то, что продолжалось не менее, как казалось тогда, бесконечного получаса.
… Ее внесли на носилках в приемное отделение в полночь практически уже безнадежную.
Совсем еще юную.
И очень красивую.
С разметавшимися по простыне длинными золотистыми волосами.
И такую же белую, как эта простынь.
Отсутствие дыхания и сердцебиения, а также то, что зрачки не среагировали на свет ― говорили о том, что медицина уже бессильна.
― Все ясно, мертва… ― сказал он.
И констатировал смерть.
― Как мертва? ― не поверил врач скорой помощи ― бывший когда-то уважаемым заведующим отделения, но из-за пристрастия к спиртному потерявший свое место, работавший потом в поликлинике, затем в деревенских фельдшерско-акушерских пунктах и, в конце концов, устроившийся в отделение скорой помощи, где его еще кое-как терпели. ― Минуты три назад проверял ― пульс еще был…
― Как три минуты? И вы ― молчите?! Тоже мне врач…
Крикнув медсестре ― пожилой, опытной женщине:
― Кислород! И ― срочно вызывайте реаниматолога!
Он склонился над девушкой.
И стал делать то, что должен был делать в подобных случаях.
А именно, искусственное дыхание.
И непрямой массаж сердца.
«Хорошо, что жена у меня медик! ― отрываясь от губ девушки и с силой надавливая ей на грудь, подумал вдруг он. ― А то ведь, застань меня за таким занятием какая другая ― могла бы и приревновать. Хотя… к кому? То есть пока ― к чему? Да, она, безусловно, красива. Возможно, даже прекрасна. Но ведь уже ― покойница!»
К счастью, он вовремя начал свое дело.
И «покойница» стала медленно возвращаться к жизни.
Появился пульс.
Дыхание.
Она открыла глаза.
Которые, как оказалось, были у нее небесно-голубыми.
Больше всего на свете он любил свою работу именно за это.
Когда безнадежно больной человек, благодаря его знаниям и умению, опять начинал жить.
А тут вообще была ― умершая!
Видя, что девушка уже в состоянии слышать, он хотел сказать ей что-то ободряющее, доброе.
Но вдруг услышал ее сдавленный, прерывистый шепот.
Наполненным полным отчаянием:
― О, Господи… Снова жива… Что вы наделали? Зачем откачали? Ведь я не хочу жить!
Даже не зная, что ей сказать на это, он только растерянно молчал.
Так старался, возвращая ее к еще долгой, прекрасной жизни.
И вот теперь ― такая за то благодарность…
«А ведь, действительно, повторит! Видно у нее стряслось что-то очень серьезное. Может, и не стоило так стараться?» ― даже промелькнуло у него в голове.
Но тут медсестра, шепнув ему, что реаниматолог пока занят ― пытается спасти только что прооперированного человека, сказала ― уже ей:
― Ты что ж это, дочка, удумала? Креста на тебе, что ли, нет?
― Почему, есть…
― Тем более!
― А чего же тогда он… она… ну человек, которого, как вы сами видите, я люблю больше жизни и моя лучшая подруга… Словом, обманули и предали меня?..
― Да какая же она тебе после этого подруга? Тем более ― лучшая! И тоже мне «любимый» ― не обращая внимания, на то, что перед ней еще совсем слабая, можно сказать, еще возвращающаяся к жизни, больная, передразнила медсестра. ―- Да разве такой молодой, красивой, у которой все счастье еще впереди ― стоит из-за него убиваться в прямом и переносном смысле этого слова?
Девушка с трудом посмотрела на нее и слабо улыбнулась:
― Вы наверное, до работы здесь ― учительницей были?
― Ага ― воспитательницей в детском саду. То есть, как раз на твой возраст! ― грубовато усмехнулась медсестра.
― И все равно я не хочу и не буду жить! ― упрямо но уже не с такой уверенностью повторила девушка. ― Как только выпишете меня ― сразу только уже где-то в глухом лесу, чтобы меня никто не нашел, выпью еще больше таблеток! Или возьму, да просто повешусь! Чтобы все это было как можно быстрее…
― А это еще почему? ― не меняя тона, осведомилась медсестра.
Девушка было нахмурилась.
Но, несмотря на напускную грубость и насмешливость, почему-то все располагало в этой пожилой женщине в белом халате.
Даже притягивало.
И она, зябко вздрогнув, призналась:
― Да просто когда я… ну, словом, отключилась после этих таблеток, то на меня сразу навалилась что- то такое кошмарное и тяжелое, чего я ни разу не испытывала в жизни. И перед глазами наступила такая тьма, какой не бывает самой черной ночью! Это было просто нетерпимо. Вот почему!
― А-а, адских мучений, выходит, коснулась? ― понимающе кивнула медсестра. ― Мглы кромешной! Ты что думала, самоубийц зря что ли испокон веков принято было хоронить за кладбищем? И свечек по ним не ставили! Потому что знали, что они сами, по своей воле, обрекли себя на такие мучения. Ведь жизнь ― это что такое?
Голос медсестры внезапно смягчился.
И стал торжественным.
― Это ― Божий дар!
А потом она заговорила еще строже:
― И того, кто его сам возвращает Богу, как говорится, на Тебе, Боже, что мне не гоже, даже ад не в силах принять. Вот ты только один миг это испытывала, а представь, каково было бы, если бы нашему врачу не удалось тебя откачать? Ты ведь думала как? Уйду из жизни, и разом решу все свои мучительные проблемы. Нет, милая, они бы, причем, неизмеримо страшнее, чем любая земная мука и скорбь, потеря и боль, для тебя только лишь начались. И продолжались бы ― вечно! Тут, на земле хоть умереть в конце жизни можно. А там даже этого не удастся! Представляешь, на что ты себя обрекала? На самый настоящий прыжок… в бездну! С ее мучениями и той самой кромешной мглой, которые ты только что видела!
Девушка с ужасом, понятным в эти минуты только ей, по ее свежим следам, во все свои огромные глаза уставилась на медсестру.
Затем перевела взгляд на иконы: Спасителя, Божией Матери, святого целителя Пантелеимона, которые та с первого же дня работы в приемном отделении поставила на столе врача.
И замолчала.
То ли вконец измученная своим состоянием.
То ли пока еще не столько вразумленная, сколько устрашенная всем услышанным.
А дальше…
Сдавший свою смену врач отнял свои пальцы от виска.
Дальше пришел реаниматолог.
И начиналась уже не его работа…
«Какое все-таки счастье, что эта ее попытка была неудачной! ― с окончательным облегчением подумал вдруг он. ― И, судя по всему, кажется, больше уже не повторится!»
Рассказы о. Варнавы. Книга 1-я. Страница 8-я
Рассказы о. Варнавы. Книга 1-я. Страница 9-я
Рассказы о. Варнавы. Книга 1-я. Страница 10-я
<< На главную страницу На рубрику монаха Варнавы >>