Урок молитвы

Рассказ монаха Варнавы (Санина) 

Когда у монаха Арсения спрашивают, где и как он так научился молиться…
А молится он, действительно – весь уходя в молитву.
Не отвлекаясь ни на что…
Горячо.
С верой.
Живя только ей.
А точнее – разговором с Богом.
Ведь молитва – это разговор человека с Богом.
Так молились, наверное, наши предки.
И – больше того – подвижники первых веков христианской эры…
Словом, когда от него долго не отстают.
То он смиренно отвечает:
– Да какой из меня молитвенник… Хотя, кое-какой опыт однажды, и правда, наверное, приобрел. После одного трагического, правда, сразу скажу, со счастливым концом, случая.
И уточняет:
– Племянница научила!
Видя, что его не совсем понимают, монах Арсений улыбается и начинает объяснять уже более подробно:
– Заехал я как-то в гости к родному брату. Радости было… Ведь лет десять не виделись! Я на севере тогда трудником в монастыре был. В отпуск как-то и не тянуло. За это время жена его и сына, и дочку родить успела. Племяннику уже семь лет. А племяннице всего четыре. Не знали, куда меня усадить. Чем угостить… Ну, суета редко доводит до хорошего. В общем, ради такого случая, и чтобы нам с братом лучше освежить память нашего детства, решили даже попить чаю из родительского самовара, который тем, в свою очередь достался от их родителей, судя по всему, тоже получившего его по наследству… Споря, сообразили, наконец, как нам, привыкшим к электрическим чайникам, с ним нужно управиться. Вышли во двор, накололи дров, нашли сапог, чтобы им огонь в трубе раздувать. А когда он уже окончательно закипел, отвлеклись на минуту, решая, как бы аккуратнее, чтобы случайно не обвариться паром и не выплеснув ни капли крутого кипятка, занести его в дом. И тут…
При этих словах монах Арсений обычно зябко передергивает плечами:
– Племянница, первый раз видя не в книжке, а в жизни – настоящий пузатый бронзовый самовар с выгравированными на боку царскими медалями, решила посмотреть, что там у него внутри. И… опрокинула его на себя! Вместе с пятью литрами страшно забурлившей на ней воды… Даже закричать, как казалось должно бы, не успела. Только ойкнула и потеряла сознание.
Тут и слушателем невольно становится не по себе.
А монах Арсений продолжает:
– Празднику, конечно, сразу конец! Брат завел машину – и в больницу. Врачи в приемном покое, уж на что повидавшие виды мужчины, просто в ужасе. В клинику ее, говорят, немедленно в клинику! Хотя по глазам вижу – без толку да и поздно. Правда, в клинике врач, видно, чтобы только успокоить нас, сказал, что надежда еще есть. Но придется делать пересадку кожи. Большую пересадку. Очень большую…
«Завтра, – говорит, – приезжайте. – А мы тут сами сделаем все, что возможно…»
Но по его вздоху было ясно, что приезжать нам придется уже не за живым маленькими человеком.
А она лежит и чуть-чуть постанывает.
Наверное, приходит в себя.
Окунаясь в боль во всем тельце…
Честно скажу, смотрел на нее и искренно думал: уж лучше б я сам, чем она, обварился!
А уж о брате что говорить…
Вернулись мы с ним домой…
Его жена бьется на кровати в истерике.
Плачет уже беззвучно.
Мы с ним друг на друга даже не смотрим.
Брат этот самовар просто в клочья был готов разорвать.
А у меня перед глазами – только племянница.
Не сразу даже и иконы на стене увидел.
А как увидел, то так и рухнул перед ними на колени.
Брат рядом.
И – давай мы молиться!
Никогда в жизни – ни до, ни после, я так не молился.
Как только ни упрашивал Господа.
Как только не умолял Его облегчить страдания племяннице и оставить ее живой.
Вплоть до того, что просил взять мою – вместо ее – жизнь взамен!
Что, собственно потом и сделал, став вскоре, после возвращения в монастырь, монахом, то есть, добровольно умерев для этой земной временной жизни.
Брат ушел успокаивать жену..
А я так до утра и не вставал с колен.
Только с рассветом смог встать да разогнуть спину с помощью брата.
И мы молча поехали в клинику…
Рано приехали.
Врача еще не было на работе.
А медсестра как-то странно посмотрела на нас…
И вывела из палаты к нам, ожидавшим самого худшего… мою племянницу!
Увидев в коридоре отца, она радостно бросилась к нему.
Тот, не зная, верить или не верить происходящему, боялся даже дотронуться до нее.
А она, слегка стесняясь меня – не успела привыкнуть еще! – взяла его руку и сама провела ею по своему плечику… потом – по груди:
«Вот, видишь! И совсем не больно! Ну, чего ты плачешь?..»
Смотрю, а брат, действительно, плачет.
И вижу-то его как через радужный туман, что значит – у самого на глазах слезы.
А тут и врач появился.
Говорит:
«А-а, пришли… А это что с вами за девочка – подружка потерпевшей, что ли?»
Говорил лишь бы что-то сказать.
Оттягивал время.
И, не узнав свою безнадежную пациентку!
А как узнал, бросился осматривать, проверять.
Очки платочком протер.
Повторил все сначала.
И только развел руками:
– Этого не может быть… У вас… то есть, у нее же все совершенно затянулось! И не нужно даже самой маленькой пересадки кожи! Она – совершенно… здорова! Может, вы мне что-нибудь объясните? Я сам ничего не могу понять…
Мы, как оно и было на самом деле, сказали ему, что только молились.
Но, кажется, он не поверил.
Монах Арсений вздохнул.
Словно жалея врача.
И вновь улыбнулся:
– А я вот именно с тех пор и понял, как надо молиться. Не всегда, конечно, удается хотя немного, ну хоть чуть-чуть приблизиться к тому состоянию, в котором я тогда пребывал. Но память осталась. И, если кто – письменно или очно – обращается за молитвенной помощью в подобных тяжелых случаях, она словно оживает в сердце всей своей силой и очень помогает тогда мне, и смею надеяться, что и им, то есть тем, за кого они просят, тоже!
– А еще – уже совсем радостно заканчивает он рассказ. – Та история очень сильно повлияла на моего брата. В духовном плане. Он вскоре воцерковился. Жена его, разумеется, тоже. И они воспитали своих детей – моих племянника и племянницу, в той крепкой и живой вере, какой жили нашей предки!

ОТЧЕ НАШ

Молился я рассеянно, скучая,
Пока не осенило, наконец,
Что Бог, людей молитве научая,
Сам разрешил нас звать Его: «Отец».

Его — пред Кем трепещут Херувимы,
Всего, что только где-то есть, Творца!..
Его — пути Чьи неисповедимы,
Могу считать я, грешный, за Отца?!

О, эта незаслуженная милость!
Что, человече, ты взамен ей дашь?
И сердце сразу к Богу устремилось,
Едва сказал я тихо: «Отче наш!..»

Рубрика монаха Варнавы (Санина) >>