Рассказы о. Варнавы. Книга 2-я. Страница 10-я
Здравствуйте, дорогие посетители православного островка “Семья и Вера”!
Перед Вами последняя страница ВТОРОЙ книги интересных и назидательных рассказов известного российского писателя и поэта монаха Варнавы (Санина).
Три ниже размещенных рассказ повествуют о чудесах Божьих: в первом рассказе автор пишет о спасении солдата от верной гибели; во втором рассказе о. Варнава повествует о душевном спасении ветерана; и третья история посвящена чудесному возрождению нашего Отечества – России!
МАЛЕНЬКИЕ РАССКАЗЫ – “СЕГОДНЯ И ВЧЕРА”
Монах Варнава (Санин)
КНИГА ВТОРАЯ
Страница 10-я
ПОБЕГ
Рядом грохнуло так, что земля вздыбилась и смешалась с небом.
«Надо же, – только и успел подумать рядовой Степанов, Семен ― или как звали его в молодцеватой на марше, а теперь в погибавшей так глупо роте – Сенька. ― Еще повоевать не успел. И сразу ― конец…
Но это был не конец.
Он только лишь потерял сознание.
А когда очнулся ― то сразу понял, что случилось еще худшее смерти: плен…
Два фашиста, склонившись над ним, грубо приподняли его.
Встряхнули, убеждаясь, что в нем еще есть жизнь.
И когда он, застонав, открыл глаза, пинками заставили встать.
Втолкнули в большую толпу, таких же как и он, пленных солдат.
Затем повели куда-то.
На ночь загнали в храм.
А на утро велели выходить наружу.
Здесь, в тихом и уютном когда-то церковном дворике их начали строить в колонну по четверо.
Лаяли без умолку рвущиеся на людей овчарки.
Что-то громко приказывали офицеры.
Эхом откликались им снующие тут и там, с болтающимися на животах автоматами солдаты.
Они принялись перестраивать колонну.
И опять что-то не нравилось офицерам.
― Расстреляют… ― глухо проронил, очевидно, немного понимавшую немецкую речь сосед, предусмотрительно сорвавший с себя все знаки различия.
Хотя и без того, по гимнастерке, было видно, что это командир.
Или, что было еще хуже в таком положении, политрук.
Но, несмотря на это, прекрасно понимавшие, кто он, фашисты, не стали выводить его в отдельную шеренгу вместе с теми, кого, согласно их строгим инструкциям, должен быть уничтожен в первую очередь.
И тогда Семен с тоской понял, что сейчас они расстреляют всех…
Поднимая, словно прощаясь с солнцем, глаза к небу, он остановил свой взгляд на куполах храма с крестами.
Вздохнул, вспоминая, мать.
Каково-то ей будет узнать о его гибели?
Хотя, наверняка сообщат: пропал без вести.
И это до самой смерти будет согревать ее сердце надеждой.
Эта мысль так успокоила Семена, что он, даже несмотря на то, что услышал, слегка улыбнулся.
И вместо того, чтобы подумать о себе, оплакивая свою смерть в девятнадцать лет, продолжил думать о матери.
Как там она сейчас?
Чувствует ли, что эти звери хотят сделать с единственным ее сыном?
В любом случае, что бы ни делала, наверняка, как всегда ― молится…
Молится?!
Семен, словно впервые их видя, уставился на кресты.
Вспомнил, как мать все время наказывала ему.
И, собирая в дорогу.
И уже возле сельской конторы, где садились по грузовикам много таких, как он:
― Молись, сыночек, когда будет совсем трудно, Николаю Угоднику! Он ― поможет…
Трудно?
Да куда уж труднее…
Семен разом забыл, всё, чему учили его в школе: что Бога нет, что вера в Него ― всего лишь выдумка невежественные людей, а им, молодому поколению надо верить в светлое будущее и жить для блага своей страны.
И ― сам принялся молиться.
Истово.
Горячо.
Богу.
Пресвятой Богородице.
И ― Николаю Чудотворцу.
Время словно остановилось.
Он прервался только когда вдруг увидел нечто более, чем странное.
Мимо обреченной колонны, не спешно, спокойной походкой, шел высокий седой старик.
Почему-то неся над своей головой деревянное корыто…
В каких обычно купают младенцев.
Он шел.
И его словно никто не замечал.
Ни фашисты.
Ни пленные.
Поравнявшись с Семеном, он посмотрел на него.
Коротко кивнул на корыто.
Как будто что-то подсказывая:
«Давай, мол, сюда!»
И Семен сразу понял, что надо делать.
Сам удивляясь тому, что совершенно не боится ни собак, которых могли спустить на него за это, ни расстрела прямо на месте, он выскользнул из строя.
Пристроился к старичку.
Поднырнул под его корыто.
И они вдвоем все так же медленно и спокойно пошли дальше.
В сторону, противоположную широко распахнутым в смерть воротам.
Вокруг по-прежнему лаяли собаки.
Давали последние указания офицеры.
Колонна военнопленных, судя по поднявшемуся гулкому топоту, наконец, тронулась в свой последний путь.
А они шли, шли…
И только когда дошли до ближайшей воронки, старичок оглянулся, красноречиво показывая теперь на нее.
И тут же куда-то исчез.
Вместе с корытом.
Семен послушно нырнул в спасительную воронку.
Прижался всем телом к родной земле.
И когда все окончательно стихло и свечерело, осторожно постучался в стоявший на самом краю села дом.
Его впустили.
В святом углу, и это было первое, что он здесь увидел, да так и застыл на месте ― были три иконы.
Спасителя.
Пресвятой Богородицы.
И ― того самого! ― Николая Чудотворца…
Здесь, чем-то неуловимо похожая на его мать, женщина, сама ежеминутно рискуя за это жизнью, прятала Семена до тех пор, пока не пришли наши…
СТАРАЯ ПИЛОТКА
Почувствовал приближение скорой смерти, Афанасий Петрович, суровый и жесткий, зажиточный, как говорили когда-то, старик, стал готовиться к ней обстоятельно и строго.
Что жаловаться и ныть?
В войну не погиб.
После нее не бедствовал.
90 лет с лишком любому на зависть прожил.
Тем, кто ушел до времени ― на несколько их жизненных сроков хватило бы.
Пора, загостился…
Как говорят, и на том спасибо!
Первым делом он вызвал на дом нотариуса и по закону завещал дом, машину, участок и все самое ценное ― детям и внукам.
Никого не забыл.
Даже правнуков.
Ни одного из родственников не обделил, не обидел.
Затем велел перебрать все его старые вещи.
Ненужное выбросить.
А то, что еще можно использовать ― раздать, после того, как его не станет, менее обеспеченным людям.
«Ну вот, кажется, всё сделано! ― подумал он.
Огляделся, ища, не забыл ли чего?
Над кроватью висели фотографии родителей, и его самого, в солдатской гимнастерке, с орденом на груди.
На противоположной стене ― пожелтевшая от времени карта страны, с вылинявшим почти добела красным флажком.
Он не снимал ее ― потому что жена и дети, дожидаясь его с войны, прикрепили ее сюда и, слушая сводки совинформбюро по динамику колоколу, что висел на столбе в центре деревни, ежедневно передвигали этот флажок.
Сначала горестно на восток.
Потом, торжествуя, на запад.
Не решился тронуть он и святой угол, с тремя большими, на резной, сделанный еще его дедом, полке, иконами.
Оставил их здесь даже после смерти глубоко верующей матери.
Так они и висели на самом видном месте.
Словно в память о ней.
Даже в те годы, когда за это могли быть серьезные неприятности.
Взгляд Афанасия Петровича, равнодушно скользнув по иконам, упал на окно, за котором росла его любимая яблоня.
Принялся любоваться ей.
И тут к нему вбежали ― его последняя слабость в этой жизни ― правнуки.
Даже в отличие от детей и внуков, им был разрешен к нему вход в любое время.
В руках у одного, не самого старшего, но характером походившим на него, была дырявая пилотка.
Остальные пытались ее у него ― вырвать.
― Вот, мама велела выбросить! ― сказал старший правнук. ― А мы не хотим! Можно, хоть она больше ненужная, мы ее для себя оставим? И по очереди будем играть в солдат?
Увидев пилотку, Афанасий Петрович внезапно изменился в лице.
― Где вы ее взяли? ― каким-то чужим, пересохшим голосом спросил он.
― В твоем чемодане… на самом дне… ― растерянно пробормотал старший. ― А что разве нельзя?
― В чемодане… на самом дне… ― растерянно повторил старик и прошептал: ― Господи! А про самое главное я чуть было и не забыл!
Он поглядел на не понимающих, что это вдруг случилось с их дедом правнуков.
Сказал, что это ― необыкновенная пилотка.
Пообещал все объяснить потом.
Попросил срочно позвать к нему кого-нибудь из ближайших взрослых.
И когда к нему вбежала взволнованная дочь, сказал, чтобы та немедленно съездила в город и привезла священника.
Он желает сделать все то, что положено каждому православному человеку перед кончиной.
Сам он не в курсе.
Но, батюшка знает, что именно!
― Слава Тебе, Господи! ― радостно всплеснула руками дочь.
Сколько она ни уговаривала отца свозить его в храм хоть на Пасху.
Но тот даже и слышать о том не хотел.
― Сам не верю, но и другим не мешаю! ― самодовольно каждый раз отвечал он одно и тоже, и всем своим суровым видом давал понять, что всё, разговора дальше не будет.
А тут, в самый важный момент для души ― вон оно как обернулось!
Машина у Афанасия Петровича была крепкая, быстрая.
Священник тоже, к счастью оказался на месте.
И был свободен от службы и треб.
Так что совсем скоро его привезли.
И дверь в комнату Афанасия Петровича плотно закрылась почти что на три часа.
Только и слышалось, как долго и чинно читает нараспев молитвы священник, который, как оказалось не только исповедовал, но особоровал и причастил покидавший этот временный мир старика.
После того, как он уехал, правнуки снова вошли к деду.
И тот, взяв слабой рукой пилотку, сказал:
― Эта пилотка была на моей голове, когда командир батальона приказал мне переползти через площадь. А она была под перекрестным и самым что ни на есть прицельным огнем фашистов. Много наших ребят попытались, да так и остались навечно там. Настал мой черед. Ползу я, слышу, как пули свистят и только думаю: «Эта не моя! И эта тоже не моя!»
Афанасий Петрович взглянул на слушавших его, затаив дыхание, правнуков и назидательно проговорил:
― Не верьте когда говорят, что свистящие пули опасны. Самая страшная та ― которая молча летит!
Он помолчал, собираясь с силами, и продолжил:
― И так мне тут жить захотелось… что в первый и, как оказалось, в последний до сегодняшнего дня помолился Богу. Больше того, поклялся Ему, то есть, дал обет: если выживу, не сразит меня вражья очередь на этой площади, то после войны обязательно буду ходить в храм. Так я и переполз через ту площадь. Только всю плащ-палатку, да эту пилотку изрешетило… Непонятное дело. На мне ведь они были. А сам я ни одной царапины не получил. Да… орден за это мне дали. Плащ-палатку, конечно, домой не повез. А эту пилотку с войны прихватил. Она мне и там, вроде, как талисманом была. И тут захотел, всем, как чудо, показывать. Но положил ее в чемодан. Да и сразу забыл про это…
― Дедушка, а в храм ты потом пошел? ― сделав шаг вперед, спросил похожий на деда правнук.
Вместо ответа Афанасий Петрович, который на радостях, после победы совсем позабыл о своей клятве, прижал пилотку к лицу и… заплакал.
Это было так неожиданно ― видеть плачущим всегда сурового дела, что правнуки невольно попятились.
И с криками:
― Бабушка, мама, папа! Дедушка плачет!
Выбежали из комнаты.
Вошедшая дочь подошла к отцу и когда тот, отирая слезы пилоткой, открыл лицо, сказала:
― Ну что ты, папа, как маленький… Ну, право, не надо! Радоваться надо ― не плакать. Ведь это ― такое счастье! Такое счастье! Все-все грехи, который ты насобирал по жизни, простил тебе Бог!
― Он-то простил… ― с трудом выпрямляя дыхание, прошептал Афанасий Петрович. ― А сам я себя ― прощу? Ведь столько времени зря потеряно. Иному ― на несколько жизней хватит. Мог бы всё Ему посвятить. А я?.. Можно сказать, даром всю жизнь прожил. И в храм ― а ведь обещал-то как! ― ни разу и не сходил. Теперь уже разве что только меня туда ― принесут…
― Да будет тебе на себя наговаривать! ― с притворным гневом замахала руками на сказавшего всё, что хотел отца дочь. ― Первый раз, что ли, болеешь? Выздоровеешь еще. Окрепнешь. И мы сразу же отвезем тебя. Сам, своими ногами войдешь!
Афанасий Петрович, молча, жестом велел ей уйти.
Он и сам не лгал, и другим не давал.
― Не верьте, ― сказал он дождавшимся, наконец, своего часа правнукам, ― если кто-то вам скажет, что на войне не верили в Бога. Верили все. От маршала до простого солдата. Иначе, разве бы мы победили?
И протянул им свою пилотку.
― Держите, ― сказал он. ― Носите по очереди. И хоть вы теперь выполняйте за меня, тот, данный Богу обет…
Простой вопрос
Как-то возьми и спроси я
У карты страны на стене:
«Кто спас тебя, мать-Россия,
В последней Великой войне?
Когда занимались с марша
Деревни и города,
Кто спас тебя: воин? маршал
От смерти, родная, тогда?»
В огне полыхала Волга,
Москва была к сдаче близка…
Но сдюжили мы, и долго
На запад шли наши войска.
Ах, милая пыльная карта,
В морщинах старинных дорог!
От гибельного штандарта
Кто спас нас?..
«Конечно же, Бог!»
ДВЕ ДОРОГИ
Ехала в поезде старушка.
Молча ехала.
Незаметно.
Словно ее и не было в купе.
Одни дети с внуками проводили.
Другие должны были встретить.
И вдруг после одного крупного города, когда поезд прогрохотал по длинному мосту через широкую, покрытую панцирем заснеженного льда, реку, она сильно заволновалась.
Что называется, места себе не находила.
Припала к окну.
Завертела седой головой.
Зашептала:
«Да где же, где же она?..»
И на вопрос заинтересованного всем этим попутчика с радостью объяснила:
― Так ведь родину мою сейчас проезжать будем! Село, где я родилась, крестилась. Думала и отпоют здесь. Да Бог рассудил иначе. Полвека, даже поболе, как отсюда уехала, выйдя замуж, с тех пор и не видела! Вот-вот, совсем уже скоро будет большая березовая роща. А потом и само село, а на пригорке ― храм в честь Покрова Пресвятой Богородицы. Да вы сами все это увидите!
Но поезд миновал хмурый колючий лес.
Затем ― грязные, заболоченные пустыри…
Новые краснокирпичные коттеджи.
Действительно, какое-то старое, полузаброшенное сельцо.
― Ничего не понимаю… ― оторвав морщинистый лоб от запотевшего оконного стекла, беспомощно взглянула на соседа старушка: ― Ни рощи, ни храма… Ничего не осталось… Господи, что же мы окаянные, сделали!
Она легла на свою нижнюю полку.
Отвернулась лицом к стене.
И до самого конца пути, почти не переставая плакала.
Сосед тоже грустно смотрел на мелькавшие за окном деревья, столбы, и проплывающие мимо другие села, с полуразрушенными храмами.
А чаще ― вовсе без них.
Что можно было сказать на все это?
Только одно:
Вырубали рощу под жильё:
Дуб, березы, ― красота былинная!
― Люди, как название её?
И сказали люди: «Соловьиная!»
Выжигали Божий храм дотла.
Веселилась вся орда бесовская…
― Люди, что за церковь здесь была?
И сказали люди мне: «Покровская»!..
… Спустя несколько лет тот же мужчина снова ехал по этой дороге.
После того, как поезд, постояв в крупном городе, прогрохотал по мосту через широкую реку, он вспомнил старушку.
Взглянул в окно.
И увидел весенний зеленый лес.
Прежние пустыри.
Коттеджи.
Село.
И ― храм на пригорке!
Белый, с голубыми куполами.
И высокою колокольней.
С которой, чудилось, так и звонили колокола![1]
Ну что можно было сказать на это?
Только одно.
И снова ― стихами:
Диво дивное,
чудо чудное:
Зло над Родиной,
время трудное, ―
Но не сказкою,
не былинами
Белый храм встает
над руинами.
Божий храм встает
в волю вольную,
Ах, и песнь поет ―
колокольную!..
До небес плывет
песня плавная:
Оживает Русь
Православная!
Январь 2012 г.
_______________________
[1] Не внуки ли той старушки здесь постарались после того, как она рассказала им обо всем?..
Рассказы о. Варнавы. Книга 2-я. Страница 7-я
Рассказы о. Варнавы. Книга 2-я. Страница 8-я
Рассказы о. Варнавы. Книга 2-я. Страница 9-я
<< На главную страницу На рубрику монаха Варнавы >>
