Времена бывают довольно сложные, и редко-редко попадается такое счастье прожить хотя бы одному поколению жизнь так, чтобы не было каких-то катастроф, социальных потрясений или же бед, которые касаются большой страны, народа, целого поколения. Большое счастье прожить жизнь тихо и безмятежно, однако люди, которые переживали войны, революции, эпидемии, бедствия иногда в своих дневниках благодарили Господа за то, что Он дал им жить в интересное время.
Излом эпох
Вот именно такие строки написал в своих мемуарах великий русский писатель Константин Георгиевич Паустовский. У него есть огромная книга, больше 1000 страниц, которая состоит из шести частей. Книга, которую он посвятил своей жизни, и где попытался вспомнить все мельчайшие подробности того, что он пережил. Это удивительный по проникновенности текст, и он потрясает каким-то нечеловеческим скоплением бедствий, которые выпали на долю одного человека. Тем не менее, это в каком-то смысле исповедь поколения, потому что Константин Георгиевич родился на изломе эпох, застал жизнь дореволюционной России, видел волнения, которые предваряли 1917 год, видел первую русскую революцию, был свидетелем разговоров и споров, которые кочевали между просвещенными, интеллигентными людьми, между русскими писателями, студентами, гимназистами. Он был участником Первой Мировой войны, видел жуткие вещи, которые там происходили. И все бедствия гражданской войны прошли у него перед глазами.
Он путешествовал по стране, и у него есть очень интересная зарисовка жизни в Москве, как раз в первый год после революции. Это тяжелые, сложные свидетельства о том, в каком состоянии находился город, его улицы, как люди таскали ноги от голода, не могли ни на что опереться. И в этом ужасе жила русская столица. Люди перестали доверять друг другу даже внутри семей. Происходил разлад, трещины пошли внутри родов, семей: между мужем и женой, между родителями и детьми. И часто бывало так, что на баррикадах или на фронтах гражданской войны отец стрелял в сына из соседнего окопа, брат шел на брата.
Островок человечности
И вот в этом нечеловеческом напряжении очень важно было найти хоть какой-то островок человечности, на который можно было опереться. И вот Константин Георгиевич рассказывает, что в Москве в эти жуткие годы он, тем не менее, находил время, чтобы наблюдать, замечать, как цветет липа, какой задорный дождик прошелся по улицам. И он пишет, что ему было тоскливо от того, что никто не видит эту красоту, и было чувство, что небо и цветы обижаются на людей из-за того, что они их не замечают.
И вот он находил время и силы в этот голодный год выходить в Москве в Ноевский сад, с которого открывался вид на Старую Москву. В Ноевский сад, где еще сохранились остатки старинной оранжереи, и в котором трудились несколько старичков, которые по старой памяти, из любви к искусству поддерживали жизнь экзотических растений, выращивали цветы, несмотря на то, что все говорили: «Зачем это? Вы бы лучше здесь хлеба посеяли, чтобы людям было что жрать». Вот такая была грубость и простота нравов, доходившая до жестокости.
А эти старички (старичок-смотритель и две старушки) продолжали с упорством подвижников выращивать гвоздички, розы. Может быть хилые, может быть совсем неуместные в это тяжелое время, и, тем не менее, они ими любовались, и как своему другу и вдохновителю дарили Паустовскому цветы. И Константин Георгиевич говорил:
«Я стеснялся нести их через голодную, ожесточившуюся Москву. Я боялся ехать с букетом цветов в трамвае, поэтом просил эти гвоздики плотно заворачивать в бумагу так, чтобы не было видно, что это букет. Но однажды в жуткой толчее трамвая пакет неожиданно развязался, и люди увидели гвоздики. И то, что после этого произошло, меня просто потрясает и заставляет все-таки верить в человека несмотря ни на что».
Паустовский страшно смутился. Он думал, что сейчас на него посыплется град насмешек, упреков, злобных реплик. Вместо этого люди стали восхищаться: «Посмотрите, такая красота! А где вы взяли в наше время цветы?» Какой-то плечистый матрос стал расталкивать людей, чтобы они не помяли цветы, и спорить с другими пассажирами о том, что нужно вести себя прилично, ведь здесь цветы.
И Паустовский говорит, что вдруг услышал, что кто-то сзади дергает его за пальто, и увидел десятилетнюю девочку, которая охрипшим от холода и голода голосом говорила: «Дяденька, пожалуйста, дайте мне хотя бы одну гвоздичку». Константин Георгиевич протянул девочке гвоздику, и она со слезами от счастья и от ужаса, что кто-то поломает цветок, выскочила из трамвая и скрылась где-то на улице. И Паустовский вместо того, чтобы оправдываться за этот, казалось бы, неуместный букет, начал раздавать цветы людям. И у людей от прикосновения к цветам вдруг расцветали лица. Они смотрели с такой тоской, с такой удивительной нежностью, которая выступала на их серых, озлобленных лицах, привыкшим к ударам судьбы.
Константин Георгиевич раздал весь букет и заметил, что пожилой мужчина, который взял у него последний цветок, бережно стал класть его в портфель, и в момент, когда он отвернулся, у него из глаз покатились слезы. И Паустовский говорит: «Наверное, он вспомнил что-то удивительное, что-то очень человечное, очень нежное».
И, наверное, Господь не случайно рассыпал так щедро цветы по земле, чтобы мы вспоминали о том, что мы люди. Что мы должны не только есть, не только зарабатывать, а что есть еще что-то, что по-настоящему делает нас людьми. И даже в это тяжелое время людям нужен был не только хлеб, но им нужны были и цветы. Людям нужна была не только информация в газетах о том, что происходит на фронтах, но им нужны были и стихи, песни. Им нужна была дружба, любовь, нечто вечное, на что нам обязательно нужно опереться, и что нельзя проглядеть ни в коем случае, когда мы боремся за какие-то великие свершения. А потом оказывается, что в этой борьбе мы вдруг теряем человеческий облик, забываем о том, кто мы такие, для чего мы существуем на белом свете, ради чего вообще это все начиналось.
