Рассказы Монаха Варнавы Санина

Рассказы о. Варнавы. Книга 3-я. Страница 11-я

Здравствуйте, дорогие посетители православного островка “Семья и Вера”!

Откуда пошло такое явление, как языческие боги? Известный российский писатель и поэт монах Варнава (Санин) дал свой ответ на этот вопрос в рассказе “Нешуточный итог”.

Ниже также размещены и другие рассказы автора, посвященные античной истории.

Заглавие

МАЛЕНЬКИЕ РАССКАЗЫ

Монах Варнава (Санин)

КНИГА ТРЕТЬЯ

Страница 11-я

Окончание

НЕШУТОЧНЫЙ ИТОГ

Когда и как в древней Элладе начали поклоняться олимпийским богам?

Кто теперь точно скажет…

В одном эллинском городе этот культ мог быть завезен из другого.

Другой перенял его у третьего.

А третий…

Как знать, может, в нем это было и так.

… Мраморные скульптуры на главной площади (хотя это могло быть и просто на пересечении улиц или на рынке – агоре) одного небольшого античного города стояли так давно, что пережили несколько поколений его жителей.

Наверняка их поставили в знак благодарности людям, которые сделали для него что-то особенное.

Например, правил мудро и справедливо.

Или, наоборот, жестоко, но навел долгожданный порядок.

Проявил подвиг во время войны с могущественными соседями.

Причем, не только непосредственно на поле сражения, но и, скажем, бессонно трудясь дни и ночи, выковал для обороны города необходимое количество мечей и наконечников стрел.

Или, будучи богатым торговцем, привез с северного берега Эвксинского понта[1] полную триеру зерна, чем спас земляков во время жестокого голода.

Из уст в уста – от деда к любопытному внуку, во время прогулок, о них передавалось все меньше… меньше достоверной информации.

И в конце концов, кем они были, и жили когда – сказать определенно уже не мог никто.

Так стояли они…

Стояли.

Лишь украшая собой город.

Да вдруг однажды подвыпившая компания, возвращаясь домой после ночной пирушки, в шутку, надела на мраморные головы свои подувядшие венки и…

Рано утром охочие, как никакой другой народ до свежих новостей эллины  -они не любили долго спать и, встав до рассвета, всегда спешили на агору или главную площадь – собрались вокруг этих памятников целыми толпами.

Люди с недоумением спрашивали друг друга, что бы это могло значить.

Терялись в догадках.

Строили предположения.

– Может, кто-то, смертельно заболев, ночью помолился перед ними и – выздоровел?

– Точно, вот и отблагодарил их!

– Или, отправляясь в морское плавание попросил их о заступничестве от пиратов и во время штормов?

Так продолжалось до тех пор, пока кто-то, судя по манерам и тону, философ, не подытожил:

– Постойте! Погодите! Если это действительно так – то, может быть, вообще это – боги?

– Точно! Не станут же так просто надевать на простые скульптуры венки!

– А может, это они сами себя увенчали?

– Точно! Точно! Подавая нам таким чудесным образом – знак!

– И пример для подражания!

Горожане тут же, к великой радости торговцев на агоре, купили самые лучшие цветочные гирлянды.

Припомнили кое-как имена.

И некоторые истории.

Из тех, изустных преданий.

Добавляя в характеры богов обычные для людей, только преувеличенные, как и положено, для небожителей, пороки и страсти…

Так, бывший правитель стал царем богов и людей – Зевсом.

Его супруга – Герой.

Храбрый воин – Аресом.

Купец – Гермесом…[2]

После этого на головы статуй с почетом, уже всерьез, были водружены венки.

Произнесены первые молитвы…

И когда выспавшаяся и протрезвевшая компания на следующий день узнала об этом, то все, как один, решили лучше молчать.

А то как бы теперь их не обвинили в святотатстве.

Вместе со всеми они стали приносить жертвы новым богам.

Умножать их число.

Расширять и приукрашать истории.

Строить одно за другим святилища.

Выбирать жрецов.

И – более того – вполне вероятно, что некоторые из них и сами стали жрецами!

___________________

[1] Черное море.

[2] Римляне потом переиначили их соответственно – в Юпитера, Юнону, Марса и Меркурия…

Окончание

ИСТИННАЯ ТРАГЕДИЯ

Рабы великого античного трагика Софокла радостно обсуждали, только что разнесшуюся по Афинам, новость.

Очередное произведение их господина снова победило на состязаниях, в которых участвовал сам Еврипид![3]

Софокл, вернувшись домой, отметил это событие званым ужином.

На который пришли самые уважаемые сограждане.

Стратег Перикл…

Вместе с ним – его друг, самый признанный во всей Элладе, скульптор Фидий…

Тот самый, который, по поручению Перикла, руководил всеми работами на акрополе.

А также изваял из золота и слоновой кости гигантские статуи Зевса и Афины Парфенос.

У Фидия как раз были неприятности: завистники обвинили его в присвоении золота, предназначенного для скульптуры Афины.

И хотя обвинение не подтвердилось, Перикл с другом, как сообщил, делавший перемену блюд, раб, были весьма встревожены и потихоньку переговаривались, что Фидию лучше всего бежать – любой город сочтет за честь принять его у себя! – чем умереть в тюрьме…

Приглашены также были – изваявший в бронзе знаменитую фигуру дискобола и автор множества эпиграмм, посвященных, например, созданной им статуе коровы – Мирон.

Отрицающий существование богов, но так, чтобы его не казнили за святотатство – философ Анаксагор.

Историк Геродот из Галикарнаса.

Молодой, но подающий уже очень большие надежды врач Гиппократ.

Другие влиятельные и знаменитые сограждане Софокла и гости Афин.

Архонты…

Поэты…

Даже сам Еврипид, который вовсе не выглядел завистливым или обиженным.

Все, как один, о чем бы ни говорили, заканчивали свои речи тем, что Софоклу удалось создать неподражаемую…

Истинную трагедию человеческой жизни!

После окончания пира Софокл велел управляющему вкусно покормить рабов и выдать им кувшин вина. Не обычных выжимок из винограда. А самого настоящего – со стола господ.

И это, по общему мнению рабов, было справедливо.

Ведь каждый, как он считал, хоть немного, да помогал господину во время создания его бессмертной, в чем они нисколько не сомневались, драмы.

Раб, возжигавший канделябр каждым вечером, потому что благодаря свету, трагик мог творить по ночам.

Повар был убежден, что на голодный желудок не то, что большой трагедии – маленькой эпиграммы не напишешь.

Но особенно горд был каллиграф.

Он вел себя так, словно главная причина успеха заключалась в его умении красиво переписывать тексты для актеров и хора

Только, державшийся в сторонке, раб-иудей не разделял общего веселия и восторга.

Он недавно появился в этом доме.

Вел себя как-то странно.

Жил обособленно, даже когда вокруг него находились другие.

Какими-то своими, тщательно скрываемыми от всех, интересами.

И был даже не в курсе всех дел.

– А о чем она – эта трагедия? – наконец, спросил он.

И еще не успевшие основательно захмелеть рабы, громко, перебивая друг друга, принялись объяснять:

– Как! Ты не знаешь?

– Тогда слушай…

– Дельфийский оракул предсказал фиванскому царю Лаю, что его маленький сын Эдип в будущем станет убийцей своего отца и супругом его жены, то есть, своей матери… Представляешь?!!

– Поэтому, по приказу царя, ребенку – чтоб он не сбежал – прокололи ноги и бросили на съедение зверям…

– Однако, найденный пастухами Эдип был передан коринфскому бездетному царю, который воспитал его как своего сына.

– Слушай-слушай! Сейчас будет самое главное! Отчего я всегда начинаю плакать…

– В Фокиде выросший и возмужавший Эдип встретил на перекрестке дорог своего царя Лая и убил его, не зная, что убил отца…

– Затем он освободил Фивы от Сфинкса, решив его загадку, сделался там царем и, также ничего не подозревая, женился на своей матери. Узнав истину, он ослепил себя…

– И отправился в изгнание, оскорбляемый сыновьями…

– Лишь его дочь Антигона последовала за старым слепым отцом.

– Да, а тем временем ее братья, соперничая между собой за правление Фивами, погибли в сражении. Несмотря на запрет своего дяди, ставшим царем, Антигона погребла тело одного из них. За что ее заживо замуровали в каменную пещеру, где она покончила с собой. Ее жених, опоздавший спасти Антигону, также лишил себя жизни…

Трагедия действительно была страшной.

Рабы и, особенно, рабыни, хоть и слушали ее не в первый раз, обливаясь слезами, плакали навзрыд.

Раб-иудей с сожалением и болью в глазах глядел на них.

На каждого по отдельности.

И всех вместе.

И, наконец, сам заплакал.

– Вот! – торжествуя, поднял перепачканный угольными чернилами палец каллиграф. – Теперь ты понял, что нет и не может быть на свете трагедии, равной этой?

– Нет…

– Что?!

– Есть! – отирая слезы, чуть слышно прошептал раб-иудей.

– Лжец! Ты же ведь сам плачешь! – накинулся на него повар.

– Да, – согласился он. – Но плачу я совсем по другому поводу.

– То есть?

– Потому что знаю трагедию, куда более горькую и страшную, чем эта.

– Ты хочешь сказать, что умнее нашего господина?! – в ужасе вскричали разом рабы.

– Я, конечно, нет! – сразу снял это, чреватое побоями обвинение раб-иудей. – Но мой Бог… Он создал человека по своему образу и подобию для вечного счастья… да что это я говорю – блаженства! Но человек по своей свободной воле – ибо Бог не хотел, чтобы люди, как, например, мы с вами были жалкими рабам, а всегда – свободными, добровольно любящими Его… Он избрал… избрал – зло! И был изгнан из блаженного рая. Лишен великой возможности видеть Бога, и всего того, что имел. Вместо этого на него навалились труды до тяжелого пота, скорби, болезни, смерть. И теперь он вынужден влачить свое жалкое существование на земле, как вы хорошо это знаете, заканчивая жизнь в сером мрачном аиде. Это ли – не самая страшная и горькая в мире трагедия?

И что – уже ничего нельзя изменить? – на миг подпав под впечатление такого рассказа, невольно спросил каллиграф.

– Почему? – светлея глазами, возразил раб-иудей. – Бог обещал прийти на спасение человеческому роду. Но… – снова поник головой он. – Только это спасение, как сказал недавно наш пророк Даниил, придет не скоро. Так не скоро, что мы с вами не увидим его. И, если бы у рабов могли быть дети – дети детей наших и внуки внуков – тоже еще не увидят. Вот трагедия, так трагедия!..

– Тогда тем более нам следует пить есть и веселиться! – приходя в себя, воскликнул каллиграф и жестом велел повару наливать всем вина.

Побольше.

До самых краев глиняных чаш.

– Постойте! Погодите! – плача от своего же рассказа, пытался остановить их раб-иудей.

Перебегая от одного раба к другому, он говорил что до тех пор, когда придет Тот, кто сотрет главу змия, соблазнившего человека на первородный грех, каждому человеку дан Божий глас в сердце – его совесть…

И его – его нужно слушать!

Но быстро пьянеющие рабы только отмахивались от него.

Забыв про трагедию господина, пили, смеялись, хохотали, показывая жирными от пищи пальцами на раба-иудея…

И чем больше смеялись они.

Тем сильнее и безутешнее плакал он…

_________________

[3] Искусство Софокла было оценено чрезвычайно высоко его современниками: 24 раза он становился победителем состязаний драматургов. Для сравнения, великий Эсхил одержал 13 побед, а Еврипид, поставивший 22 тетралогии – 4.

Окончание

ИСПОЛНЕНИЕ ПРОРОЧЕСТВ

Октавиан Август в течение нескольких десятилетий так старательно разыгрывал комедию, будучи фактическим правителем формальной республики, что, в конце концов, и сам порой переставал понимать, где правда, а где ложь.[4]

День изо дня, как настоящий хозяин Римского мира и приемный сын обожествленного Цезаря, он задумывал все более великие и многочисленные планы устроения и украшения столицы, укрепления и расширения всей державы.

Вот и сейчас, отдавая распоряжения, он с удовлетворением отметил, что его собеседник отвел глаза.

То ли потому что знал – Август любит, когда другие не выдерживали его взгляда, считая, что в нем есть некий божественный огонь.

То ли это и правда уже было на самом деле…

Ведь если разобраться, он сделал не только для Рима, но и для всего мира столько, сколько не удавалось до него никому.

Даже Юлию Цезарю…

Почти сто лет терзали Вечный город и подвластные ему провинции гражданские войны.

Он прекратил их.

Храм Януса Квирина, который, по обычаю, открывался во время войны и закрывался когда в государстве был мир, со дня основания Рима до Августа (в течение более 700 лет!) был постоянно (за исключением двух коротких случаев) открыт. Рим беспрестанно воевал не с тем, так с другим народом. При нем же, если не считать трех совсем кратких перерывов, он был неизменно открыт.

То есть, повсюду царил долгожданный мир.

А что может быть желаннее для человечества?

Окончательно покончил он и с пиратством – этим страшным морским разбоем.

Когда никто, отправляясь на корабле в путь, не знал, вернется ли он домой свободным человеком или превратится в раба.

Да и шайкам земным грабителей тоже непросто стало теперь выходить на большие дороги.

А то ли дело было раньше!

Когда после полного беззакония, порожденного гражданскими войнами, немало разбойников бродили среди бела дня при оружии, будто для самозащиты. На самом же деле, они хватали прохожих, грабили их и – не разбирая раб это или свободный – запирали в свои загородные рабские тюрьмы – эргастулы…

Наведя в государстве строгий порядок, он построил повсюду ровные и прямые, словно стрела, дороги.

И особенно гордился тем, что, приняв Рим кирпичным, оставляет его потомкам мраморным, и сделал все, что может предвидеть человеческий разум, для безопасности города на все времена.

Особенно важным считал он, чтобы римский народ оставался неиспорчен и чист от примеси чужеземной или рабской крови. Поэтому римское гражданство жаловал очень редко и скупо.

Даже когда его жена Ливия, которой он не мог отказать ни в чем, просила за одного галла, он освободил его от податей. Но отказал в гражданстве, заявив, что ему легче перенести убыток для его казны, чем унижение для чести римских граждан….

Тиберию и вовсе, когда тот ходатайствовал о римском гражданстве для своего клиента-грека, он написал в ответ, собственноручно запечатав письмо изображением сфинкса[5], что лишь тогда согласится на это, когда пасынок убедит его в законности своих притязаний.

Что было равносильно отказу…

За все это римский народ внезапно и единодушно – огромной толпою в лавровых венках – поднес ему имя отца отечества.

Что вслед за ним подтвердил и сенат.

А что творилось в провинциях?..

В Италии многие города тот день, когда он впервые их посетил, сделали началом нового года.

Чуть ли не в каждом городе и даже городке провинций ему воздвигали храмы и алтари.

Цари, его друзья и союзники, основывали в своих царствах города, называя их его именем…

Счет годам теперь вели со дня его, открывшей путь к власти, победы над Марком Антонием у мыса Акций.

И эта, как он считал, заведенная раз и на все времена, эра так и называлась Актийской.

Более того.

Все упорнее стали доходить до него слухи, что он – тот самый мессия, которого предсказывали эллинские оракулы, сивиллины книги, иудейские пророки и ожидали как раз в это время на всем востоке.

И что было совсем уже невероятным – даже в Риме.

Он не поощрял эти слухи.

Но и не препятствовал им.

Потому что уже и сам не мог понять.

Ведь, если подытожить все, что он сделал…

То как знать – может, это действительно так?

Не случайно же в провинциях ему давно поклоняются, как самому настоящему богу.

– Кстати, о провинциях… – вспомнил о собеседнике Август. – Я полагаю, что необходимо сделать перепись по всей земле.

Он даже не понимал, почему сказал об этом именно здесь.

Сейчас.

Давно уже собирался сделать.

Да все откладывал это чрезвычайно хлопотное, но нужное дело.

И теперь можно было бы подождать.

Год…

Пять лет…

Десять…

Но слово было произнесено.

И Август дал повеление немедленно написать письма во все провинции.

В том числе и наместнику Сирии – Квиринию.

Если бы только он мог знать…

Что после этого, получив распоряжение уже от Квириния, все жители входящей в состав Сирии Иудеи пошли записываться, каждый в свой город.

И, как гласит Евангелие:

«Пошел также и Иосиф из Галилеи, из города Назарета, в Иудею, в город Давидов, называемый Вифлеем, потому что он был из дома и рода Давидова, записаться с Мариею, обрученною ему женою, которая была беременна.

Когда же они были там, наступило время родить ей;

И родила Сына своего Первенца, и положила Его в ясли, потому что не было им места в гостинице.»[6]

Иными словами, казавшийся всем, да уже и самому себе, всемогущим, Август был лишь исполнителем воли Божией.

Только Его слепым орудием.

И на самом деле, с этого момента действительно началась новая эра.

О которой даже и не подозревал Август…

____________

[4] Не случайно, находясь через пятнадцать лет после описываемого события, уже на смертном одре, когда человек бывает особенно искренним, он спросил вошедших, чтобы попрощаться с ним друзей, как им кажется, хорошо ли он сыграл комедию жизни? И произнес заключительные строки всем известного тогда произведения:

Коль хорошо сыграли мы, похлопайте

И проводите добрым нас напутствием.

[5] Затем он пользовался печатью с портретом Александра Македонского и, наконец, со своим изображением, которым продолжали в дальнейшем пользоваться и его преемники.

[6] Евангелие от Луки (2:4-7).

Окончание

«ТЫ МНЕ – Я – ТЕБЕ!»

Отношения римлян к своим богам были весьма своеобразными.

И примечательными для своего времени.

Они приносили им все положенные и щедрые жертвы.

Клялись их именами.

Устраивали необычайно пышные празднества.

Но, при этом, все строилось по принципу «ты мне, я тебе».

И если эти боги вдруг не оправдывали их надежд…

Что тогда было?

А вот что…

… В народе Германика[1] любили больше современных ему правителей – Октавиана Августа и Тиберия.

Как единодушно пишут историки, это был человек редкой красоты и храбрости (не раз одолевавший врага врукопашную), при этом, отличавшийся замечательными способностями к наукам и красноречию.

Но главными качествами его были – беспримерная доброта и горячее желание послужить своему народу.

Как никто другой, он умел располагать к себе сердца других людей.

Поэтому не случайно римляне чуть ли не всем городом, без разбора сословий, возраста и пола, провожали его, когда он куда-нибудь уезжал.

А когда возвращался, то выходили встречать его за двадцать миль!

Даже все до единой преторианские когорты[2], вопреки строжайшему приказу остававшегося практически без надежной охраны Тиберия – покинуть город только двум из них, выступили однажды ему навстречу, когда он возвращался из Германии после усмирения мятежа.

Популярность Германика была столь высока, что после смерти Августа все (!) легионы предложили ему верховную власть. Но он решительно отказался, не желая идти против своего дяди и отчима Тиберия, потому что верность долгу была для него выше любой почести.

К тому же Германик, в отличие почти от всех других римлян[3], не был рабом честолюбия.

Зато был любимцем (тоже почти!) всех.

А ведь у такой всеобщей любви, как у любой монеты, (кстати, на медных римских ассах, которые выпускал, в память о брате, став императором, Клавдий, его профиль действительно очень красив и благороден) бывает своя оборотная сторона.

Ненависть.

Трудно сказать, что было тому причиной – чья-то подозрительность или простая человеческая зависть…

Не стоит бездоказательно, с запозданием почти в две тысячи лет, теряться в предположениях и догадках.

Пусть даже и самых убедительных.

История беспристрастно свидетельствует лишь одно.

В 19-м году, в возрасте 34-х лет молодой, сильный, здоровый Германик неожиданно умер.

Как выяснило следствие, он был отравлен медленно действующим ядом наместником Сирии Гнеем Кальпурнием Пизоном и его женой Планциной.

Сделали это они по собственному желанию или под приказом, теперь тоже уже не узнать.

Пизон в ходе судебного процесса покончил с собой.

А, может, ему и помогли это сделать, чтобы не всплыли настоящие мотивы совершенного преступления.

И имена его организаторов…

Планцину помиловали благодаря заступничеству вдовы Августа и матери Тиберия – Ливии.

Однако ненависть римлян к ней была столь велика, что и ей пришлось покончить с собой после смерти Ливии…

Но речь, собственно, о другом.

А о том, с чего начинался этот рассказ.

Об отношении римлян к своим богам.

«Если бы я уходил из жизни по велению рока, то и тогда были бы справедливы мои сетования на богов, преждевременной смертью похищающих меня еще совсем молодым у моих родных, у детей, у отчизны…» – писал, то есть, возмущался против своих богов, в своем предсмертном письме, Германик.

А римляне…

Их гнев на несправедливость богов превзошел все мыслимые и немыслимые границы.

В тот день, когда он умер, точнее, до Рима дошла эта скорбная весть, люди осыпали камнями храмы…

Опрокидывали алтари…

Одни в порыве отчаяния и злобы прутьями, словно провинившихся детей или рабов, высекали своих домашних богов.

Другие и вовсе вышвыривали их на улицу.

Правда, когда вдруг неизвестно откуда распространилась весть, что сообщение ложное, и Германик на самом деле жив и здоров, все с факелами и жертвенными животными ринулись на Капитолий и едва не сорвали с петель двери главного храма государства храма в жажде скорее чествовать богов.

Сам Тиберий был разбужен среди ночи ликующим народом и слышным со всех сторон пением:

«Жив, здоров, спасен Германик:

Рим спасен и мир спасен!»

Но вскоре пришло окончательное известие, что Германика действительно больше нет.

И все началось сначала…

Продолжаясь весьма долгое время.

Даже в самые веселые дни Сатурналий, когда римляне испокон веков воздавали особенные почести небожителям-олимпийцам, никакие обращения и увещевания императора, никакие постановления сената не могли унять народное горе и плач. И заставить людей вспомнить своих богов…

Да и разве можно было ожидать чего-то другого.

Если отношения с ними строились по принципу:

«Ты мне – я тебе»?..

__________________

[1] Внучатый племянник Октавиана Августа, усыновленный, по его приказу, своим родным дядей – Тиберием.

[2] Личная гвардия императора.

[3] Еще одним счастливым исключением был его родной брат Клавдий, ставший императором вопреки своей воле. Но речь об этом историке-августе еще впереди…

Окончание

ТРИ КАЧЕСТВА

Император Тиберий был не только жестоким[4] и осторожным[5], но и чрезвычайно суеверным[6] правителем.

Поэтому, когда узнал из донесения иудейского прокуратора Понтия Пилата, что в Иерусалиме предан смертной казни – распят на кресте Иисус Христос, о Котором говорили, что он Бог или Сын Бога, то не на шутку встревожился.

Навел через наместника сирийской провинции более подробные справки.

Уже испугался.

И на всякий случай решил ввести Его в римский Пантеон вместе с остальными богами.

Для этого он написал письмо в сенат.

Даже не настаивая на такой, по его мнению, мелочи, а только прося об этом.

Отцы-сенаторы раболепствовали перед Тиберием столь откровенно, что у того даже вошло в привычку, покидая здание сената (когда он еще, до полного уединения на Капри, жил в Риме) произносить по-гречески: «О люди, созданные для рабства!

И поэтому в положительном ответе он нисколько не сомневался.

Но…

Обычно всегда соглашавшийся с ним сенат, на этот раз неприятно поразил его.

Такая пустячная просьба.

А он…

Даже устрашенный недавними репрессиями после низвержения Сеяна…

Живший в постоянном страхе перед ним, не только суеверным и осторожным, но и чрезвычайно жестоким правителем.…

Вдруг отказал ему!

Причем, категорически…

Тиберий хотел возмутиться.

Написать самое грозное письмо сенату.

Настоять на своем.

Но, поразмыслив, не стал портить отношений с отцами-сенаторами.

Решил уступить им.

Чтобы потом отыграться на чем-нибудь более, по его убеждению, действительно важном и главном.

Ведь это был не только жестокий и суеверный.

Но и чрезвычайно осторожный правитель…

_______________________

[4] Дав силу так называемому закону об оскорблении величия римского народа и особы императора и поощряя доносчиков, он пролил ручьи крови. А после того, как был раскрыт заговор префекта претория Сеяна, и вовсе – целые реки…

[5] Современники говорили о нем, что иные медлят делать то, что обещали, а он медлит обещать то, что уже делает.

[6] О богах и их почитании он мало беспокоился, так как был больше привержен к астрологии. Но каждый раз, когда собирались тучи, всякий раз надевал на голову лавровый венок, так как был уверен, что молния не поражает этих листьев. Сменивший его Калигула, уже открыто презиравший богов, тот и вовсе во время сильной грозы забивался под кровать…

Заглавие

Рассказы о. Варнавы. Книга 3-я. Страница 8-я

Рассказы о. Варнавы. Книга 3-я. Страница 9-я

Рассказы о. Варнавы. Книга 3-я. Страница 10-я

конец

<< На главную страницу                На рубрику монаха Варнавы >>