СВЕТ ВО ТЬМЕ. Между жертвенником и камнем. Глава 1-яМЕЖДУ ЖЕРТВЕННИКОМ И КАМНЕМ
(ТИБЕРИЙ )
Автор – монах Варнава (Санин). 

ГЛАВА ПЕРВАЯ
1

            Дождливым сентябрьским вечером в императорском дворце Юпитера на Капри случилось то, чего раньше не знали его неприступные стены.

Бесследно исчез посланец из Рима.

В этом не было бы ничего удивительного – с тех пор, как на острове безвыездно обосновался Тиберий, десятки людей после допросов и пыток сбрасывали ежедневно в море с отвесных скал.

Но пропавший не был жертвой очередного доноса римлян или стараний префекта претория Сеяна.

Им оказался личный табулярий[1] Антонии, тетки императора.

И это было невероятно.

Еще днем, в присутствии Сеяна передал он Тиберию несколько маловажных писем. Доложил, что ответы повезет на первом же паруснике, который утром должен был отчалить с острова.

И вот теперь его не могли найти ни во дворце, ни на берегу.

Нигде.

Тиберий узнал о происшедшем, едва только сел за столик с недоконченными записками о своих деяниях, которые вот уже несколько недель писал по примеру божественного предшественника.

Не успел он вчитаться в тщательно составленную накануне фразу о том, что навсегда лишил народное собрание права выбора должностных лиц, как язычки пламени на канделябре заволновались, пригнулись, словно присев перед тем, как сорваться с фитилей и улететь,

― Я же просил не отвлекать меня, Сеян! ― не оборачиваясь, проворчал император, зная, что войти без доклада к нему мог только префект претория.

― Но дело не требует отлагательств! ― раздался в ответ уверенный голос, наполняя спальню густым, сочным басом.

― У тебя всегда неотложные дела! Даже когда я пишу то, что будут читать наши потомки, когда нас с тобой давно не будет в живых… ― задумчиво повертел стиль Тиберий. ― Ну, что там еще: пожар в столице или нашествие варваров?

― Пропал раб! ― не принимая иронии, хмуро сообщил Сеян.

― Что?! И из-за этого ты беспокоишь императора?! ― удивленно вскинул редкие брови Тиберий. ― Найди и прикажи распять на кресте! Ты или я префект претория? Если меня будут отвлекать из-за каждого бежавшего раба моей империи, то…

― Но это не каждый раб! ― перебил Сеян пустившегося в свои обычные рассуждения Тиберия. ― Пропал табулярий, который прибыл сегодня из Рима.

― От Антонии? ― быстро уточнил император и, встретив хмурый кивок префекта, озадаченно покачал головой. ― Этого мне только не хватало! Она ― единственный человек из семьи Германика, от которого я не жду пакостей, хоть она и женщина… Если ты не найдешь этого табулярия, то мои «благожелатели» мигом разнесут по Риму, что я приказал подвергнуть его пыткам, чтобы дознаться, не замышляет ли чего против меня Антония! А я не собираюсь с ней ссориться! В скалах его искали?

― И в скалах, и на берегу, и во дворце! ― перечислил Сеян, который, как показалось Тиберию, был встревожен даже больше его самого. Во всяком случае, он вдруг стал внимательно осматриваться по сторонам, бормоча: ― Обшарили все залы и комнаты, кроме этой…

― Не хочешь ли ты сказать, что он спрятался в моей спальне? ― усмехнулся Тиберий и указал острием стиля на дверь. ― Ступай, Сеян, дело действительно не терпит отлагательств!

Потоптавшись на пороге, префект претория не посмел перечить императору и вышел.

Тиберий снова склонился над своими записями.

«Я навсегда лишил народное собрание права выбора должностных лиц и передал это право сенату», ― с трудом вникая в смысл написанного, дважды перечитал он и вдруг услышал за спиной робкое покашливание.

― Сеян! ― раздраженно вскричал император, швыряя стиль на лист пергамента. ― Тебе не кажется, что ты злоупотребляешь моим терпением?!

Он оглянулся и в ужасе замер.

Возле шторы, занавешивавшей окно, стоял тот самый табулярий, которого, сбившись с ног, искала по острову вся дворцовая стража.

― Как!.. ― ошеломленно спросил Тиберий, лихорадочно прикидывая, успеет ли на его зов стоящий за дверью преторианец. ― Ты?.. Здесь?!

Приблизившись к помертвевшему от страха императору, раб неожиданно повалился ему в ноги и так застыл, всем своим видом давая понять, что оказался в спальне не для того, чтобы причинить зло.

― Что тебе надо? ― приходя в себя, резко спросил Тиберий.

Вместо ответа раб сунул руку за пазуху и, не разгибаясь, протянул письмо.

― Что это?

― Послание моей госпожи…

― Почему ты не передал его вместе с остальными письмами?

― Так велела госпожа, ― глухо проронил раб. ― Ты был не один. С тобой был Сеян…

Тиберий пожал плечами и взял нагретый на груди табулярия лист пергамента. Развернул его и, убедившись, что на восковой печати стоял оттиск с перстня Антонии, стал недовольно скользить глазами по строчкам со знакомым почерком племянницы[2] Октавиана Августа.

Внезапно пальцы его напряглись.

Изменившись в лице, император поднес пергамент к самым глазам.

― Огня!.. ― хрипло приказал он, и раб, вскочив с колен, торопливо поднес тяжелый бронзовый канделябр к Тиберию.

На императора страшно было смотреть.

Глаза его метались по строчкам, словно у преступника, читающего свой смертный приговор.

Руки дрожали, подбородок отвис, обнажая белые, крепкие, несмотря на старческий возраст, зубы[3].

― Ах, Сеян, Сеян!.. ― прошептал он, качая головой, и вдруг настороженно покосился на раба: ― Ведомо ли тебе, что в этом послании?

― Да, государь… ― с видимым усилием признался раб, и языки пламени канделябра, который он с трудом продолжал держать над письмом, заходили ходуном, заставляя двигаться огромные, неверные тени на стенах.

― Значит, знаешь… ― задумчиво сказал Тиберий, переводя взгляд на дверь.

― Госпожа приказала передать тебе его содержание, если обстоятельства вынудят меня уничтожить его по дороге! ― торопливо добавил раб. ― Она обещала дать мне свободу, если я выполню ее поручение, и поклялась в этом памятью своего божественного деда!..

Раб осекся на полуслове, видя, что даже клятва именем Августа не тронула императора.

Он понуро опустил голову, ожидая своей участи.

И уже был уверен, что сейчас распахнется дверь, и стоящий за ней охранник потащит его за собой, а может, просто без шума прикончит на месте….

Но Тиберий неожиданно спросил:

― Как тебе удалось проникнуть в мою спальню?

―Через это окно, государь! ― кивнул в сторону шторы раб.

В глазах сосредоточенно думавшего о чем-то императора появилось что-то похожее на любопытство.

Он прошел к окну, заглянул вниз и отшатнулся.

― Но это же невозможно! ― задергивая штору, заметил он.

― Мне была обещана свобода! ― ответил раб, вкладывая в каждое слово особый, одному ему известный смысл. ― Могла ли остановить меня на пути к этой цели какая-то стена? Тем более что в ней немало удобных выступов.

― Но ты легко мог сорваться в пропасть! ― недоверчиво сказал Тиберий. ― Или попасть на глаза Сеяну, что, пожалуй, еще хуже!

Император уже не любопытствовал ― буравил раба своими большими зеленоватыми глазами.

― Этот Сеян переломал бы тебе все кости, а потом приказал распять. Неужели так приятно висеть на кресте? ― поигрывая пальцами, допытывался он.

― Мне была обещана свобода! ― упрямо повторил раб.

― И ты… не выдал бы меня на допросе? ― вплотную приблизил к нему лицо император.

Раб не без труда выдержал этот пристальный взгляд, понимая, что в это мгновение решается его судьба, и тихо, но с чувством ответил:

― Я умею быть благодарным даже за одно только обещание свободы…

― Ты говоришь совсем не как раб! ― неожиданно смягчился Тиберий и даже улыбнулся посланнику Антонии. ― Как тебя зовут? Не удивлюсь, если и имя у тебя какое-нибудь особенное.

― Паллант, государь! ― поклонился раб.

― Вот видишь! ― торжествуя, заметил император, радуясь, что не ошибся. ― Оно от имени Паллады ― Афины-Воительницы… За какие же заслуги моя сестра дала тебе это имя?

― О, государь! Этой честью я обязан своим далеким предкам…

― Кем же они были? Архонтами? Судьями? Полководцами?

При каждом новом слове Паллант отрицательно качал головой.

― Царями! ― дождавшись, когда Тиберий устанет перечислять наиболее почитаемые в Элладе должности, ответил он и не без гордости пояснил удивленно вскинувшему брови императору. ― Мой род ведет свое начало от аркадских правителей!

― Тогда мне понятно твое природное умение быть одновременно и слугой, и господином! ― окончательно успокаиваясь, усмехнулся Тиберий и знаком приказал Палланту поставить канделябр на стол.

Тени вновь ожили и угрожающе задвигались на стене.

Император следил за ними завороженным взглядом.

― Я отпущу тебя в Рим, где ты, передав мою благодарность Антонии за предупреждение, будешь ждать от меня указаний! ― с трудом стряхивая с себя оцепенение, наконец, решил он и добавил просиявшему Палланту. ― Да-да, отпущу живым и… свободным. Потому что из всех мне верных людей во всем мире осталась лишь Антония, да… Макрон!

Он указал Палланту на штору. И выждав, когда тот спрячется за ней, позвал стражника.

Дверь распахнулась.

Тиберий, зная теперь, что каждое его слово будет в точности передано префекту претория, с деланным безразличием сказал выросшему в дверях преторианцу:

― Пока Сеян занят поимкой беглеца, вызови-ка мне Макрона! Хоть я и терпеть не могу этого офицера, но его молодая память лучше моей. А я срочно должен написать, в каком году Сеян вместе с моим сыном доблестно усмирили восстание легионов в Паннонии!

― Вот так! ― едва захлопнулась дверь, обратился к заволновавшейся шторе Тиберий, и на его маленьких, резко очерченных двумя морщинами губах появилась горькая усмешка: ― Скажи, мог бы я быть царем в вашей Аркадии?

Паллант не успел ответить, как дверь снова заскрипела.

На пороге появился Макрон ― высокий офицер преторианской гвардии с грубыми, словно наспех высеченными из камня природой-скульптором чертами лица. Но его суровость и высокомерие заметно смягчились при виде Тиберия. Он даже улыбнулся, что так не шло лицу воина, привыкшего беспрекословно выполнять приказы командиров, жечь, грабить и убивать.

Сразу было видно, что это – человек, до конца преданный законному императору.

― Входи! ― разрешил ему тот и, как только Макрон приблизился к нему, спросил: ― Можно ли сейчас вывести из дворца хоть одну живую душу?

Преторианец вопросительно посмотрел на императора.

– Нет-нет, не меня! – поняв его взгляд, покачал головой Тиберий. И с горечью усмехнулся: – Пока, хвала богам, до этого еще не дошло, хоть здесь, во дворце я, кажется, уже не хозяин!

Он сам вплотную приблизился к офицеру и прошептал:

– Нужно прямо сейчас организовать доставку в Рим моего человека. Сумеешь?

Макрон, подумав, кивнул.

― Прекрасно… Паллант! ― позвал император, и освобожденный им раб вышел из-за шторы.

Ни одна жилка не дрогнула на лице Макрона.

Он снова с готовностью взглянул на Тиберия.

― Отправишь его и немедленно во дворец! ― приказал император. ― А если Сеян вдруг спросит, что ты делал у меня, скажи: диктовал, что восстание четырнадцатого года было подавлено исключительно благодаря ему. Пусть тешит свое самолюбие и ищет Палланта до утра. Нам будет о чем потолковать с тобой за это время…
____________________

[1] Табулярий ― раб-письмоносец.

[2] Антония была дочерью Марка Антония и Октавии, старшей сестры Августа, и вдовой младшего брата Тиберия ― Друза, после смерти которого уже не выходила замуж.

[3] К моменту описываемых событий, т. е. в 31 году Тиберию было 73 года.

2

          Оставшись один, Тиберий взволнованно заходил по спальне.

Лицо его беспрестанно меняло свое выражение.

Целая гамма чувств ― от животного страха до предвкушения сладостной мести ― проявилась на нем за какую-то минуту.

Наконец он остановился перед столом и, уже не сдерживая себя, ударил кулаком по листу пергамента.

― Ах, Сеян! ― с отчаяньем прошептал Тиберий, и теперь его глаза были сведены в злобные щелочки. ― Единственный человек, которому я доверял, с которым позволял себе быть на равных! Чего ему не хватало? Так нагло, так ловко провести меня!

Мысли его путались, и пришлось приложить немало усилий, чтобы взять себя в руки и внимательно, вникая в каждое слово, перечитать письмо.

«Твой любимый Сеян, бывший друг моего мужа, воспользовавшись своей властью над войском, которую ты слепо передоверил ему, устроил против тебя опасный заговор, ― писала Антония. ― Нет такого преторианца, то есть, твоей бывшей личной гвардии, который не был бы теперь верен ему, а к заговору уже примкнули многие сенаторы и вольноотпущенники…»

Тиберий в изнеможении опустился на ложе и вспомнил свою родственницу.

Ее большие, как у матери, глаза…

Такое же приятное, полное лицо с почти круглыми, сужающимися к низу скулами…

Многочисленные ее добродетели в отличие от распутных римских матрон всегда вызывали в нем, ведущем далеко не безупречный образ жизни, невольное уважение к Антонии.

Она была удивительно похожа на свою мать Октавию, любимую сестру Августа, вышедшую замуж за Марка Антония, который, впрочем, не стоил даже ее мизинца…

«Я знаю, что ты никому, кроме Сеяна, не веришь на слово, ― писала дальше Антония, и Тиберий зримо увидел усмешку на ее лице, когда она, по своему обыкновению, тщательно выводила эту строчку. ― И, тем не менее, постараюсь открыть тебе глаза на то, что представляет из себя на самом деле твой префект. О своем безутешном горе я не буду вспоминать, хотя уверена, что Германика[4] отравили в Сирии по прямому указанию Сеяна. Не стану и говорить, что такая же опасность нависла сейчас над тремя моими внуками[5]. Расчищая себе дорогу к власти, Сеян теперь не остановится ни перед чем… Скажу лишь о том, что может тронуть тебя ― туника ближе к телу, чем паллий! Ты до сих пор пребываешь в уверенности, что твой родной сын умер восемь лет назад от болезни. Еще бы ― ведь следствие по делу его смерти вел сам Сеян! Так знай: именно он был повинен в его гибели! Он, а еще жена твоего несчастного сына, которую Сеян сначала склонил к прелюбодеянию, а, потом, пообещав, что она станет его соправительницей, толкнул на то, чтобы отравить своего мужа. Ты по-прежнему не веришь мне? Так оглянись вокруг и сразу увидишь, кем стал ты, и кто теперь Сеян. Приезжай, наконец, в Рим, из которого тебя выгнал, да-да, выгнал Сеян, и убедись сам, как сенат готовится отметить день его рождения! Повсюду для всенародного почитания выставлены его золотые статуи. Его изображения помещены на знаменах всех легионов, кроме Сирийских…»

― Нет! ― вскричал Тиберий, отталкивая письмо. ― Не может быть!.. Это ложь… Она мстит за Германика! А впрочем…

Он на минуту закрыл встревоженные глаза, прикидывая, как здесь, на Капри, можно немедленно проверить сообщение Антонии…

А когда открыл, то в них уже поблескивали хитрые огоньки.

― Охрана! ― громко позвал Тиберий и нарочито любезно обратился к выросшему в дверях преторианцу: ― Я вспомнил, что у нашего дорогого префекта скоро день рождения. Как думаешь, обрадуется ли он такому подарку, как скажем, небольшой дворец или… перстень с моим изображением?

Губы могучего преторианца презрительно дрогнули, но он тут же взял себя в руки и почтительно поклонился императору:

― Думаю, мой начальник будет счастлив получить от тебя любой подарок!

― Хорошо, иди! ― кивнул Тиберий и, проводив глазами охранника, снова задумался.

«Антония права, представляю, что творится в Риме, если даже рядовой преторианец уже почти не скрывает своих чувств ко мне… Но у меня еще есть время! ― понял он. ― Иначе этому громиле незачем было бы сдерживать себя. Подошел бы поближе, положил свои ручищи мне на горло, и… Ах, Сеян, Сеян! ― в который уже раз покачал он головой. ― Ведь мы же с тобой делали одно дело с той лишь разницей, что ты старался для себя, а я― для своего единственного внука!»

Тиберий порывисто встал и вновь взволнованно заходил по спальне.

Все семнадцать лет своего правления он был занят тем, что расчищал путь к власти своему родному сыну, а после его смерти ― внуку.

Серьезным препятствием в осуществлении замысла была семья Германика, связанная с Августом кровным родством.

И он убирал одного за другим ее членов руками Сеяна, абсолютно уверенный в надежности префекта претория.

Так как же случилось, что Сеян предал его?

Тиберий замедлил шаг и прищурился на замершие огоньки канделябра, вспоминая события почти уже двадцатилетней давности.

«Самая непостоянная на земле натура ― это огонь, ― с возрастающим раздражением подумал он. ― Ему все равно, где гореть: в светильнике у колыбели новорожденного, в жалкой могиле бедняка или на погребальном костре императора! Была бы только подходящая пища…»

Августа, вернее, то, что осталось от его семидесятилетних радостей, надежд и мучений, этот огонь испепелил в каких-нибудь полчаса…

Казалось, что он, Тиберий, глядя на тот погребальный костер, должен быть на вершине счастья.

И потому, что власть наконец, перешла к нему.

И потому, что умер человек, который всю жизнь унижал его: вынудил восемь бесконечно долгих лет прожить в добровольном изгнании на Родосе, заставил развестись с любимой женой и жениться на своей дочери ― развратной, о чем знал весь Рим, Юлии…

Сорок лет ждал он изо дня в день этого часа.

Засыпал и просыпался с надеждой.

А дождался ― счастья и не было.

Был лишь жгучий стыд после оглашения завещания, от которого у него запылали щеки.

Столько лет прошло, удивился Тиберий, а до сих пор он слово в слово помнил начало завещания, которое во всеуслышанье зачитал вольноотпущенник:

«Так как жестокая судьба лишила меня моих сыновей Гая и Луция[6], пусть моим наследником в размере двух третей будет Тиберий Цезарь».

Даже в своем последнем слове к живым Август не забыл напомнить, что он, Тиберий ― его пасынок, продолжая унижать и после своей смерти.

Если бы не Сеян, не продержаться бы ему тогда у власти и полугода…

Именно Сеян сумел вовремя раскрыть заговор знатнейшего из римлян Луция Либона.

И тот же Сеян ― он не кривил душой, когда говорил об этом Макрону ― помог ему усмирить восставшие в Паннонии легионы.

Одним воинам через своих агентов он удачно истолковал лунное затмение, как неблагоприятный знак для восстания.

Других ― запугал.

Третьим пообещал вдвойне выплатить задержанное жалованье.

Но главное ― Сеян вовремя угадал его ненависть к Германику…

Одно упоминание этого имени вызвало в Тиберии вспышку сильнейшей ярости.

И император упал на ложе и, стиснув кулаки, принялся колотить ими по пуховым подушкам.

Да, Германик однажды отказался от императорской власти, которую настойчиво предлагали ему германские легионы.

Но была ли гарантия, что он стал бы поступать так и впредь?

Тогда Сеян, как обычно, не настаивая открыто, не предлагая убийства, вскользь заметил, не слишком ли привязан народ к его приемному сыну Германику?

И он тоже, будто обмолвившись, ответил:

«Пожалуй, что слишком».

После этого он перевел разговор на последнее представление в театре, говорил о непомерно высоких ценах на коринфские вазы, о других незначительных делах, зная, что участь Германика уже решена.

И действительно, не прошло и трех месяцев ― обычного срока действия медленно убивающего яда ― как из далекой Сирии пришла весть о безвременной кончине его главного конкурента.

Вот какого префекта претория послала ему судьба!

Так когда же Сеян предал и его самого?..

«Да, ― медленно встал с ложа Тиберий и подошел к столу, тронув письмо Антонии. ― Сеян ни разу ни на чем не настаивал. Он лишь сеял в меня семена подозрений и ждал, пока они прорастут и созреют, не зная, что поле моей ненависти давно уже колосилось, и мне нужен только толковый жнец. Сеян умел быть таким. Он обладал редким даром терпеть и выжидать подходящий момент. И это тоже роднило нас с ним…»

За окном заворочался, приближаясь, дальний гром.

Полыхнула одна молния, другая…

Тиберий испуганно отшатнулся от стола, торопливо просеменил в угол и надел на голову лавровый венок[7].

«Ах, Сеян, Сеян, ― возвращаясь к столу, подумал он. ― Трудно мне будет без тебя свалить оставшихся членов семьи Германика. Трудно? ― вдруг улыбнулся он неожиданной мысли. ― А может, наоборот легко? Я ведь тогда смогу все свалить на заговор Сеяна и одним ударом расправиться со всеми!»

Молнии вспыхивали и гасли одна за другой.

Гром грохотал уже почти беспрерывно.

Но Тиберий, несмотря на свое суеверие даже перед меньшими грозами, больше не обращал никакого внимания на яростные удары стихии, казалось, сотрясавшей весь его остров с двенадцатью ― по числу главных богов на Олимпе ― дворцами, гаванью и скалами.

Император снова сидел на ложе, подтянутый, статный, как в молодые годы, и завороженно глядел на огни канделябра.

Словно приглашал их за собой в опасный путь, откуда для него, возможно, уже не будет возврата.

Губы его чуть заметно шевелились.

Со стороны могло показаться, что Тиберий читает молитву.

О себе.

Своем спасении и выходе из столь опасного положения.

Или, как верховный жрец, за все свое необъятное государство.

О мире и благоденствии поданных.

Но куда там!

О богах и об их почитании он мало беспокоился, так как был привержен к астрологии и твердо верил, что все решает – судьба.

На самом деле он размышлял, как ему выйти победителем в явно неравной схватке.

И лучшего способа одолеть Сеяна, чем его же собственным оружием ― умением усыплять бдительность противника и действовать исподволь, он не видел.

«У Сеяна теперь есть все ― сведенные по моему эдикту в единый лагерь преторианские когорты, раболепие сената, поддержка всадников и армии, ― прикидывал он, задумчиво разглядывая лист пергамента. ― А у меня ― ничего, кроме этого письма Антонии о злонамерениях Сеяна… Да, но оно может перевесить и легионы, и сенат, и армию… Надо только разумно использовать это единственное мое преимущество!..»
______________________

[4] Германик ― старший сын Антонии, усыновленный по приказу Августа Тиберием, был отравлен наместником Сирин Пизоном в 19 г.

[5] Нерон, Друз и Гай ― сыновья Германика и Агриппы Старшей, главные претенденты на императорскую власть… Последний, после смерти Тиберия, действительно станет императором и войдет в историю под именем Калигулы.

[6] Гай и Луций Цезари ― родные внуки и приемные сыновья Октавиана Августа, умершие в юношеском возрасте.

[7] Несмотря на то, что Тиберий мало почитал богов, веря в одну судьбу, всякий раз при грозе он надевал лавровый венок, надеясь, что это убережет его от карающей молнии Юпитера, так как, по народному поверью, этих листьев не поражает молния.

3

          Через три часа Тиберий уже знал, что ему надо делать.

Едва только Макрон вновь переступил порог его спальни, он стал отдавать приказания коротким и понятным языком, как в дни далекой молодости, когда он был удачливым и решительным полководцем.

― Немедленно отправляйся в Рим. Если Сеян спросит зачем, намекни, что я послал тебя за подарком ко дню его рождения. Я об этом уже позаботился, поговорив с охраняющим кабинет преторианцем.

Макрон понимающе кивнул.

― В Риме обойди все лавки. Выбери самое лучшее и дорогое, что только в них есть: старинные эллинские статуи, тяжелую золотую посуду, крупные драгоценные камни, изящные украшения…

Макрон опять кивнул, но уже не так уверенно.

―… и подари их сенаторам и всадникам! ― сделав многозначительную паузу, докончил Тиберий. ― От моего имени.

― Не возьмут! ― хмуро заметил Макрон.

― Оставь у порога. Вложи в руки и уходи. Возьмут, как миленькие, да еще и будут молчать! ― отрывисто проговорил Тиберий и неожиданно улыбнулся: ― Потому что скажи они хоть слово, и тогда либо Сеян спросит с них за то, что приняли от меня дар, либо я ― что не взяли.

Император выжидательно посмотрел на Макрона, словно спрашивая, ну что – славно придумано?

Но тот никак не отреагировал на его слова, и он, недовольно кашлянув, продолжил:

― Затем вручи Палланту пятьсот… даже ― семьсот тысяч сестерциев и передай мой приказ, чтобы он проделал то же самое с влиятельными вольноотпущенниками. Кстати, как он?

― Плывет, ― невозмутимо ответил Макрон.

― Хорошо! ― кивнул Тиберий, тут же забывая о табулярии Антонии. ― Подкупив сенат и всадников, займись народом. Пусти среди ремесленников слух, что в случае успеха заговорщиков все их лавки и мастерские будут раздавлены преторианцами. Среди черни ― что Сеян отменит все зрелища, так как не обладает тонким вкусом, и прекратит бесплатную выдачу хлеба. Рабов напугай воспоминаниями о том, как жестоко расправился Сеян с преданным слугой Постума и его сторонниками. И не скупись, не скупись, сгущая краски!

Тиберий искоса взглянул на Макрона, как бы оценивая, справится ли этот молчун с таким деликатным поручением.

Но тут же, успокоив себя тем, что должен и к тому же, у него все равно нет другого верного человека, продолжил:

― С преторианцами поговоришь по-свойски. Угости их лучшим вином от моего имени и пообещай каждому по пятьсот сестерциев, если они не поддержат Сеяна.

Макрон с сомнением покачал головой.

― Мало? ― нахмурился известный своей скупостью император. ― Так предложи тысячу… Далее армия. Ну, этим посули подарки поскромнее. Главное, скажи, что если бы не Сеян, Тиберий давно уже начал крупную войну, на которой они могли неплохо поживиться. Что еще…

Тиберий взял со стола свернутое в трубочку письмо Антонии, но, вспомнив о Сеяне, удержал себя от того, чтобы ознакомить с его содержанием Макрона.

«Нельзя больше доверять никому… К тому же Макрон и так прекрасно осведомлен обо всем», ― подумал он.

А вслух сказал:

― В этом пергаменте ― мой эдикт о назначении тебя новым префектом претория. Сам понимаешь, пока жив Сеян, обнародовать его я не могу. В Риме не может быть двух префектов претория!

«Так же, как и двух императоров…» ― про себя усмехнулся Тиберий и заторопил Макрона:

― Все, ступай! Жду от тебя вестей. Плыви, покупай, уговаривай, грози, и помни об этом эдикте!

Макрон низко поклонился и вышел из спальни.

«Теперь Сеян… ― бросая пергамент на стол, подумал Тиберий. ― Надо немедленно удалить его с Капри. Но как? Он сразу насторожится, заяви я ему об этом прямо. Вот что, ― улыбнулся он неожиданной мысли, ― назначу-ка я его консулом и одним ударом убью сразу двух вепрей! Во-первых, убаюкав его такой почестью, а, во-вторых, заставлю все время проводить в Риме. Конечно, это создаст немалые трудности для Макрона. Но что они по сравнению с тем, что я могу выдать себя неосторожным словом или взглядом?»

Приняв решение, Тиберий спрятал письмо Антонии в тайник.

Чтобы успокоиться перед разговором с Сеяном, вернулся к столу.

Пододвинул лист со своими записками ближе к большому канделябру.

В третий раз за минувшую ночь он перечитал последнюю фразу и, мысленно махнув на нее рукой, написал новую:

«Я вернул сенату былое величие и на его заседаниях часто хранил молчание, не пользуясь правом принцепса заявлять первым о своем мнении».

Тиберий усмехнулся, вспоминая, какие неудобства вызывала эта «свобода» для сенаторов.

Не зная, чего он хочет, и боясь разойтись с ним во мнениях, они путались в своих речах.

С мольбой смотрели на него, ожидая хоть какого-нибудь знака, как это делал в свое время Август.

И в итоге медлили, медлили, перекладывая ответственность за принятие решения один на другого.

― О, люди, созданные для рабства! ― с отвращением бросил он по-гречески и напрягся, увидев, как вновь заметались язычки пламени на канделябре.

Как-то сразу заныла спина.

Припекло в затылке.

Тиберий, чтобы скрыть растерянность, низко наклонил лицо к листу и несколько раз обвел последнюю букву.

Потом ― точку.

Все.

Дальше медлить было нельзя.

Сеян привык, что император всегда начинал разговор с ним, едва он переступал порог.

― Нашли беглеца, Сеян? ― стараясь придать своему голосу повышенный интерес, спросил Тиберий, не отрывая глаз от записок.

И только услышав раздосадованный ответ: «Как в воду канул!», обернулся.

Сеян стоял у бронзовой жаровни, которую в непогожие дни слуги вносили в императорскую спальню, и с наслаждением грел озябшие пальцы.

Поймав на себе взгляд Тиберия, он виновато пожал плечами.

Улыбнулся.

«Ах ты, мерзавец! ― мелькнуло в голове Тиберия. ― Поди, распознай такого…»

Внешне префект претория был полной противоположностью Макрону.

Низкий, щуплый, с живым лицом, умевший выслушать, понять, посочувствовать, порадоваться за собеседника, он словно ни в чем не бывало сетовал на свою судьбу:

― Что за проклятущая должность: не спи, не ешь ― все крутись, пытай, награждай друзей, убирай врагов…

Слушая обычную ежедневную тираду своего префекта, ставшую поговоркой в его устах, на этот раз Тиберий в каждом его слове видел потайной смысл.

― …теперь вот еще гоняйся за каким-то рабом!

― Всё сам да сам ― доверил бы хоть это своим офицерам! ― не выдержал император.

Сеян обиделся.

― Вот она, благодарность за мою собачью службу! Или это своеобразный упрек за то, что я не сумел найти беглеца? Я дорого заплатил бы за то, чтобы знать, где сейчас находится этот табулярий, и что он задумал…

«А вот это уже похоже на правду!» ― отметил про себя Тиберий.

Изобразив на лице благожелательность, он подошел к Сеяну и  взял его под локоть.

― Конечно, в твоем возрасте нелегко уже бегать под дождем и успевать всюду!.. ― издалека начал он.

Сеян с завистью покосился на дородного, не по годам крепкого императора.

Легко давать советы тому, кто будучи даже на двадцать лет старше, ни разу не обращался к лекарю.

Император перехватил этот взгляд и с понимающей улыбкой продолжил:

― Нелегко, давно уже вижу… Ведь ты устал, Сеян! Не так ли?

Префект сделал неопределенный жест головой, что при желании можно было истолковать и как отрицание, и как согласие.

Сколько раз он, Тиберий, попадался на эту удочку.

Но теперь он насквозь видел Сеяна и, в душе издеваясь над его растерянностью и желанием понять, куда клонит император, с нежной, почти отеческой заботой спросил:

― Как бы тебя отучить от этой скверной привычки все делать самому?

Сеян встревожился не на шутку.

Отметив про себя и это, Тиберий сделал вид, что задумался.

Переиграть было опасней, чем не доиграть.

Наконец, с деланной радостью он воскликнул:

― Слушай, Сеян! А не сделать ли мне тебя консулом?

Префект метнул на него недоверчивый взгляд.

― Да-да! ― словно воодушевляясь, заговорил Тиберий. ― Консульство не терпит мелочей! К тому же, кто, как не ты, больше всего достоин должности? Правда, отцы-сенаторы начнут возмущаться. Но ты сумеешь укоротить самые длинные языки. А я со своей стороны заставлю замолчать остальных. Больше того! Я… стану вторым консулом для придания большего веса твоему избранию. Но ― заочно, Сеян, заочно! ― предупредил он, наклоняясь к самому уху затаившего дыхание префекта. ― Нечего мне делать в Риме. Туда отправишься только один ты. Сегодня. Сейчас. Чтобы подготовить почву. А потом мы организуем тебе и трибунскую власть!

Тиберий отпустил локоть Сеяна, и тот почтительно поклонился.

Немного ниже обычного.

Совсем немного.

Но император успел заметить необычный блеск в глазах Сеяна и понял, что префект пытается скрыть свою радость.

«Сеян радуется не должности, которые, если их соединить вместе, по плечу лишь императору, ― провожая взглядом Сеяна, думал Тиберий. ― Он уверен, что скоро получит их сам, без моей помощи. А радуется он тому, что получил возможность немедля уехать в Рим и там продолжать лично плести свой заговор! Наверняка он уже порывался просить меня об этом, но боялся вызвать подозрение. Выходит, мы с тобой, Сеян, опять делали одно и то же дело! Жаль только, что на этот раз, сидя по разные стороны доски для игры в кости, игры по-крупному, потому что ставка в ней ― твоя или моя жизнь. Ах, Сеян, Сеян…»

*    *    *

Закончив многотрудный пост в пустыне,
Нас ради, сшедший в грешный мир с Небес,
Шел Иисус Христос по Палестине,
Творя повсюду множество чудес.

К Нему брели больные и слепые,
Ползли калеки, – всех не перечесть!..
И Он, врачуя немощи любые,
Провозглашал Спасительную Весть.

Ученикам-апостолам с народом
Он заповеди новые давал,
И те слова, как зерна перед всходом,
Ложились щедро там, где Он бывал.

Прошли века, но Истина и ныне
С евангельской строки стучит в сердца.
И это значит, Он идет поныне,
И проповеди этой нет конца!

СВЕТ ВО ТЬМЕ. Между жертвенником и камнем. Глава 1-я

СВЕТ ВО ТЬМЕ. Глава 3-я

«СВЯТАЯ-СВЯТЫМ!». Глава 3-я

СВЕТ ВО ТЬМЕ. Между жертвенником и камнем. Глава 1-я