Мир Вам дорогие посетители православного сайта, «Семья и Вера»!
Если у человека есть настоящая вера, то он никогда не сможет уклониться от добрых дел. И добрые дела совершаются по вере.
«Вера, если не имеет дел, мертва сама по себе»
Кто-то скажет, что и атеисты добрые дела творят. Нет, уже человек разбавляет свои добрые дела дурными. Абсолютные добрые дела возможны только у человека верующего, потому что они всеобъемлят. Добрые дела творятся не только по отношению к тварному миру, не только по отношению к другим людям, но и творятся по отношению к Богу, чего люди, не имеющие веры, к сожалению, лишены.
Иудеи, жившие во времена земной жизни Спасителя, славились тем, что были страшными формалистами, любили всякие правила, предписания, восклицательно на перекрестках молиться, чтобы люди обратили внимание. Господь же говорит: «Не всякий говорящий Мне: «Господи, Господи!», войдет в Царство Небесное, но исполняющий волю Отца Моего Небесного». Поэтому настоящая вера неотрывна от исполнения евангельских заповедей. А евангельские заповеди – это сплошь и рядом дела.
Причем, надо понимать, что дела тут имеется в виду – любое действие. Действие, в том числе и мысленное, действие словесное. Господь говорит, что ничто входящее не оскверняет человека, а исходящее их него. Поэтому и слово должно быть наполнено неким добрым делом. И, конечно, непосредственные дела, как некоторый труд.
Особенно на этом моменте останавливается апостол Иаков: «Вера, если не имеет дел, мертва сама по себе». На самом деле апостол Иаков ничего не добавляет к той коротенькой фразе Спасителя, что надо не просто говорить Богу о своей вере, но и действительно действовать. Но апостол Иаков приводит целый ряд примеров, чтобы убедить людей, воспитанных на Ветхом Завете. Авраам не просто верит в Бога, но действует – он кладет своего сына на жертвенник. Причем, разве это доброе дело класть на жертвенник сына. Тут как раз начинается самое интересное, потому что если у тебя нет веры, то ты не сможешь до конца понять – доброе дело или нет. У Авраама есть вера, поэтому он Исаака кладет на жертвенник, проявляя послушание к Богу. И это обращается в добро. Исаак не просто выживает, а становится родоначальником множества людей, множества народов. И более того, он становится предком по плоти Самого Христа Спасителя. Мы видим, что человек поступил по вере, а не по своему какому-то разумению отвлеченному, и это привело к таким замечательным итогам.
И, наоборот, бывает такие печальные вещи, когда люди думают, что будет доброе дело, если я каком-то человеке позабочусь. И заботится не о человеке, не о его бессмертной душе, а наоборот потакает его пороку.
Нужны какие-то знания, которые будут объективным ориентиром. Наша совесть не надежная вещь. А вот человек, который верит, который слово евангельское творит, он может только в таком случае не ошибиться и сделать добрые дела.
Конечно, вера человека несовершенна, мы над ней работаем. И люди даже верующие совершают ошибки. И единственный, Кто не ошибается, не промахивается, потому что грех – это промах – это Христос. Остальные люди ошибаются. Но мы укрепляем свою веру добрыми делами. Она становится сильнее. И вера, в свою очередь, помогает и добрые дела возрастать. Сделал добрых дел – и вера стала крепче, и ты можешь перенести все беды и невзгоды; ещё добрых дел сделал – ещё вера укрепилась. И так можно дойти до страданий мученических, потому что так вера укрепилась.
Но если стоять только на одной ноге – например, заботиться только о своей вере, а добрые дела не совершать, то как сказал апостол Иаков вера умрет. Вера умрет, потому что ты не сможешь подняться по этим ступенькам. Без добрых дел вера рассеется, появиться маловерие, и ты потихонечку откажешься и от тех добрых дел, которые были раньше.
Наша задача – возрастать в вере, потому что вера приведет нас в вечность к Богу.
Рассказ игумена Георгия
Когда-то я был игуменом монастыря в Калужской губернии.
– В один из приездов в Калугу иду я по улице и вижу: женщина кого-то поджидает. Увидев меня, она быстро подошла и поклонилась. Лицо бледное, и такая скорбь на нем…
И говорит мне: Батюшка, муж умирает, отойти от него далеко не могу, а его напутствовать скорей надо. Не откажите, зайдите к нам! На счастье, у меня были с собой Святые Дары. Ввела она меня в дом, посмотрел я на ее мужа: совсем плох. Исповедал его, причастил. Он в полной памяти. Благодарить меня начал со слезами, а потом сказал:
– Горе у меня большое: я ведь купец, и пришлось дом заложить, а выкупить не на что, и его с аукциона продавать будут. Вот теперь умираю, и семья неустроенной остается.
Жалко мне его стало.
– Не горюйте, – говорю, – может быть, Господь даст, и я вам как-нибудь помочь сумею.
А сам скорей вышел от купца и вызвал духовного сына, тоже купца.
Тот смекнул, в чем дело, и когда аукцион был, сумел нагнать за дом цены до 25 тысяч. Дом купил город, из полученных денег 7 тысяч пошло на погашение залога, а 18 внесли в банк на имя жены умирающего купца.
Тогда я с отъездом в монастырь задержался и после всех денежных операций пошел к больному рассказать об удачном окончании дела. Он еще жив был, благодарил меня, что я спас его семью от бедности, и к вечеру умер. Хоронить его я не остался, а поспешил в обитель да за разными событиями так про него и забыл.
Прошло много лет… Был я арестован, и пришлось мне сидеть в камере смертников, вместе со мной находилось 37 человек.
Почти каждую ночь к нам приходили и забирали на расстрел 5-6 человек. Так осталось нас семеро.
Как-то днем подошел ко мне сторож тюремный и шепнул:
– Готовьтесь, батюшка, сегодня я получил на всех вас список. Ночью увезут.
Я передал своим соузникам слова сторожа. Нужно ли говорить, что поднялось в душе каждого из нас? Хотя мы знали, что осуждены на смерть, но она все стояла за порогом, а теперь собиралась его переступить…
Не имея сил оставаться в камере, я надел епитрахиль и вышел в глухой, без окон, коридор помолиться. Я молился и плакал так, как никогда в жизни, слезы были до того обильны, что насквозь смочили шелковую вышивку на епитрахили, она полиняла и растеклась разноцветными потеками.
Вдруг я увидел возле себя незнакомого человека: он участливо смотрел на меня, а потом сказал: – Не плачьте, батюшка, вас не расстреляют.
– А кто вы? – удивился я.
– Вы, батюшка, меня забыли, а у нас здесь добрые дела не забываются, – ответил человек.
Я тот самый купец, которого вы в Калуге перед смертью напутствовали.
И только этот купец ушел, как в каменной стене коридора брешь образовалась, и я через нее увидел опушку леса, а над ней в воздухе свою покойную мать. Она кивнула мне головой и сказала:
– Да, Егорушка, вас не расстреляют, а через 10 лет мы с тобой увидимся.
Видение окончилось, и я опять очутился возле глухой стены, но в душе моей была Пасха! Я поспешил в камеру и сказал:
– Дорогие моя, благодарите Бога, нас не расстреляют, верьте слову священника (я понял, что и купец, и матушка говорили обо всех нас).
Великая скорбь в нашей камере сменилась неудержимой радостью, мне поверили, и кто целовал моя руки, кто плечо, а кто и сапоги. Мы знали, что будем жить!
Прошла ночь, и на рассвете нас перевезли в пересыльную тюрьму. Оттуда я попал в Б-ки, а вскоре по амнистии был освобожден и жил последние годы при монастыре; шестеро же моих соузников стали моими духовными детьми.
Добрые дела возвращаются сторицей!
