Жил-был на свете жадный монах. Но разве бывают жадные монахи? Хотя и редко, но, к сожалению, бывают. Вот этот и был как раз такой. Он поступал так, как все на свете скопидомы: завёл себе специальный мешочек и тайно копил туда деньги. Зачем? Он и сам толком не знал. Может быть, он думал, что, когда состарится, то уже не сможет переносить суровой монастырской жизни, тогда оставит обитель и купит себе дом с участком земли, разведёт хозяйство: кур, уток, гусей и всё прочее. И станет мирно ожидать, когда придёт его последний час.
Но Господь не дал ему дожить до старости. Скупец внезапно заболел, да так, что понял: смерть уже на пороге. А денег всё равно жалко. Куда же их девать? Родных у него не было. Отдать на монастырские нужды? Нет, такая мысль была ему не по душе. Он столько лет копил, а теперь деньги попадут в чужие руки. Да, как ни огорчительно, братья монастыря так и остались ему чужими и не сделались настоящими братьями, а сама обитель не превратилась для него в отчий дом. Кряхтя и превозмогая боль, достал он из-под матраса заветный мешок и призвал своего наставника, духовного отца. Ему он всегда исповедовал все грехи, кроме одного: он не сознавался, что любит деньги. Когда духовник пришёл, монах сказал:
— Отче, тут двадцать пять тысяч. Жить мне осталось недолго. Вот моя последняя воля: прошу вас, возьмите эти деньги и бросьте их в грязь.
— Хорошо, чадо моё, я сделаю это, — сказал старец несмотря на то, что был очень удивлён.
«Чадо» — означает «дитя», «сын». Старец действительно считал этого жадного человека своим сыном, потому что жалел и любил его, даже такого жадного и скрытного. Ведь Христос учит нас любить всех.
Итак, он обещал выполнить просьбу умирающего, а сам ушёл в глубоком раздумье: он и слова своего не мог нарушить, и в то же время понимал, что выбрасывать деньги — глупое и даже безумное дело. Так размышляя, при шёл он к настоятелю монастыря, и вместе они вот что придумали.
Скоро собирался посетить обитель сам государь, и нужно было встретить его с почестями, подобающими царю. А дорога к монастырю была вся разбита телегами да повозками. Сплошная грязь. И сказал старец:
— Скажите, отец-настоятель, правильно ли будет, если мы эти тысячи употребим на строительство мостовой, ведущей к нашей обители?
— Совершенно правильно и очень разумно, — ответил игумен. — Ведь мы положим мостовую по грязи. Это и будет как раз означать, что мы бросили деньги в грязь. На том и порешили.
Сердце недоброе, сердце скупое,
Вечно страдает, не зная покоя.
Вечно откладывал деньги бедняга,
Трясся над ними жадоба и скряга,
Даже не спал он порою ночей,
Не был он тронут заботой ничьей,
Не дал копейки ни другу, ни брату,
Не позволял себе лишнюю трату.
Бедных и нищих он гнал от себя,
Всею душой только деньги любя.
Но наступило последнее время:
Он умирает, О, тяжкое бремя
Им же самим сбережённых монет!
Может, он даст их кому-нибудь? Нет!
Он в ожиданье последнего часа
Слабой русой своей из-под матраса
Узел заветный дрожа достаёт
Падает навзничь и ближних зовет.
«Вот, — говорит он, — большими трудами
Это скопил я, но только меж нами
Тайна навеки останется пусть.
Знайте ж о том, что не смерти боюсь.
Но опасаюсь я, чтоб не попал
В руки бездельников мой капитал
И не достался каким-нибудь ворам.
Это бы было бедой и позором.
Лучше заройте его под забором,
Лучше смешайте с землею и сором,
Бросьте его под колёса телег,
В грязь непролазную, в глину и снег!»
Так он сказал и почил навсегда
Чтобы уже не узнать никогда,
Он, позабывший о людях и Боге,
Что, как просил он, в проезжей дороге
Все его деньги, к монете монета.
К храму дорога проложена эта!
Все, что имеем, не наше, а Божие
